Ничей

— Уважаемые коллеги, — повышая голос, начал глава управления по СМИ, — в задачу нашего собрания не входит обсуждение чьих-то кандидатур. Мы оцениваем не личности авторов, а только их публикации, представленные на конкурс.

— А пусть Георгий Вадимович выскажется, — развил спорную тему первый представитель районной прессы.

Кобяков в атакующей манере наклонил голову — так, что стала видна его прогрессирующая лысина, — и поморщился.

— Балаболкину раньше уже присуждали, — вспомнил второй человек из района.

— Пускай даму вперед пропустит, — пошутил философски настроенный директор канала.

— У этой девушки хорошие репортажи, — шепнула мне Анна Игоревна. — Если по-хорошему, надо бы ей премию дать.

— Давайте дадим, — шепнул я.

Жюри продолжало волноваться, но, как я ощутил, медленно склонялось на сторону права.

— Георгий Вадимович, ну скажите же всё-таки! — буквально возопил первый районщик.

Кобяков откашлялся.

— Коллеги, мое мнение чисто субъективное, вас ни к чему не обязывает. Балаболкина я знаю давно…

— Да алкаш он, — вполголоса произнесли на дальнем конце.

— Знаю его давно, — повторил вице-губернатор. — А девушку, ну, почти не знаю. Может, моя это недоработка. Я, наверное, за Балаболкина проголосую.

Чем всё закончится, я сообразил и без голосования, но руку, тем не менее, поднял за журналистку из отдела права. Анна Игоревна, вздохнув, поддержала своего прямого начальника — Кобякова. За обозревателя из молодежного органа голосовали и оба товарища с мест, и телевизионный бухгалтер с кучей премий. Алина Вениаминовна воздержалась, чем искренне удивила меня.

Победителем в номинации был объявлен Балаболкин.

Кто-то уже задвигал стулом, когда Илья Александрович крикнул:

— Коллеги, еще один вопрос!

Жюри разочарованно присело.

— Мы с вами совсем забыли про номинацию «Корифей», — сообщил Илья Александрович. — Необходимых пятидесяти процентов голосов нет ни у кого.

— Сколько есть? — поинтересовался Пышкин.

— Мало, — признался Кислотный. — Около двадцати. А между тем, коллеги, это очень важная номинация. В ней всегда были представлены лучшие из лучших, подлинные мастера словесности и всей нашей журналистики.

— Нету лучших. Кончились, — констатировал голос, говоривший про алкаша.

— Не надо ёрничать, коллеги, — попросил поэт, частушечник и чиновник в одном лице. — Нам предстоит определиться. Не вручать эту премию просто нельзя!

— Вахрамееву давайте вручим, — сказал, недолго думая, Пышкин.

— Пантелеймону?

— Да.

— Ты что, Саша? — Илья Александрович оторопел. — Он вообще не пишет уже лет пять, если не больше. И из дома не выходит.

— Ну и что? Заслуженный человек, собкор центральной газеты.

— Нет, это не вариант.

— Можно предложение? — руку вверх тянул редактор издания, в котором работала журналистка из отдела права.

— Пожалуйста! — радостно откликнулся глава управления.

— Я предлагаю, — торжественно провозгласил редактор, — первым в номинации «Корифей» за многолетний вклад и выдающиеся заслуги признать нашего уважаемого Илью Александровича. Я считаю, он имеет полное право именоваться журналистом — хотя бы по совокупности печатных трудов.

Просторный кабинет вице-губернатора утонул в аплодисментах.

До полного маразма мы всё-таки не дошли. Илья Александрович вспотел и начал благодарить, но наотрез отказался. В конце концов «Корифея» решили вымарать из списка номинаций — на время, до появления новых корифеев.

— Интересно, это он так прикололся? — вслух подумала Анна Игоревна.

Мы с ней стояли у лифта. Прочая братия галдела в вожделенной курилке.

— Вы кого имеете в виду? — спросил я.

— Редактора, конечно, с его инициативой.

— Возможно. Тонкий такой юмор, недоступный начальству.

— Между прочим, несколько слов насчет начальства, — Анна Игоревна профессионально огляделась по сторонам. — Хрюшников тобой недоволен.

— Этой сенсации без малого два года, — усмехнулся я.

— Он сильно недоволен, — подчеркнула коллега. — Кто-то на него влияет.

— Кто?

— Не знаю. Он сейчас мало со мной советуется.

По моим данным, спикер и теперь общался с Анной Игоревной минимум раз в день — во всяком случае, по телефону точно. Я даже в лучшие периоды с ним столько не разговаривал. Темнила гражданка.

— Если уволят, пойду заметки писать из серии «Попал под лошадь», — сказал я.

— Ты — наш бесценный кадровый фонд, — заулыбалась Анна Игоревна. — Куда ж ты денешься?

— Ой, Анна Игоревна, проходил я уже всё это в младших классах. Не мне люди улыбаются, а моей должности. Уйду, и в упор замечать перестанут.

— Ты не обо мне случайно?

— Ни в коем случае, — я помотал головой. — Мы ведь с вами друзья, правда?

На улице, куда я вышел из губернского «белого дома», погода совсем испортилась. Моросило нечто среднее между мелким, мерзеньким дождичком и мокрым снегом. Я поднял воротник и зашагал в направлении парламента со всем его содержимым. Подкрадывались сумерки. С противоположной стороны к зданию подходил товарищ Лесных.

Я остановился, подпуская его поближе.

— Какие новости, Вячеслав Алексеевич? Что там с моим ящиком?

Взгляд Вячеслава Алексеевича устремился куда-то мимо меня, но в то же время внутрь: наверное, в подпространство.