Ничей ее монстр

– Чай и гренки вы приказали, а доска… вы говорили, что будете учить моего сына играть в шахматы. Он очень этого ждет и…и ему больше не с кем… У него нет, – голос дрогнул, и я попыталась выдернуть руку из ладони Барского, но он не дал, – у него нет отца, и общение со взрослым мужчиной пойдет ему на пользу. Он говорил о вас целый вечер.

– Правда?

Барский слегка ослабил тиски, и я медленно выдохнула.

– И что он говорил обо мне?

Тон изменился, и взгляд снова потеплел. Лед начал таять.

– Что вы похожи на волка. Умного и очень сильного. Что он хочет вырасти и стать таким, как вы.

Барский усмехнулся и выпустил мою руку, отвернулся к окну.

– Так и сказал?

– Да… так и сказал.

– Однажды меня уже называли волком… Чертовски давно. Совсем в другой жизни.

Сердце болезненно сжалось и тихо-тихо забилось снова.

– Кто называл?

– Одна девочка.

– Ваша дочь? – едва слышно спросила я, чувствуя, как перехватывает горло, словно спазмом.

– Нет… Просто моя девочка.

– Ваша?

– Скорее, ничья, – ответил сам себе.

Я старалась дышать ровно, старалась не всхлипнуть и ничем не выдать своего дикого волнения, не дать ему услышать в моем голосе слезы. Но он и не слышал. Он вдруг ушел в себя, куда-то глубоко в свои льды, и я видела, что эти льды как будто плавятся, как будто корчатся под яркими лучами солнца, и это причиняет ему боль. Или мне кажется. Больше он ничего мне не сказал. Я для него исчезла. Попятилась к двери, но Захар резко обернулся.

– Я тебя не отпускал. Садись. Я хочу, чтоб ты поела со мной. И приведи вечером своего сына. Если обещал – значит научу играть.

– А меня научите?

– Бесплатно? Я разве похож на кого-то, кто занимается благотворительностью?

Выдохнула и тихо извинилась.

– Научу, если ты поможешь мне с этим дурацким языком Брайля. То ли у меня пальцы со слоновьей шкурой, то ли мозги не так заточены, но эти проклятые точки никак не хотят выстраиваться в моей голове.

От радости перехватило дыхание. Как неожиданно. Я до сих пор не могу привыкнуть к его контрастности и непредсказуемости.

– Помогу. Это легко. Вы быстро запомните. У меня даже есть алфавит и очень удобная программа для компьютера.

– Даже так? – снова эта ухмылка, и я не понимаю – он доволен или злится. – Как ты серьезно подошла к устройству на работу. Всегда такая ответственная?

– Да… всегда. Я ведь с детьми работала. Без ответственности никак.

– И кем ты работала?

– Аааа..эммм, тренером по танцам.

– Как интересно. – снова какое-то легкое замешательство с его стороны, уход в себя на мгновения и потом опять возврат ко мне.

Пока мы ели, Барский задавал вопросы о моей жизни в деревне, кто я и чем занималась. Врать было опасно, он мог послать туда кого-то, чтоб узнали, и я говорила почти правду. Даже сказала, что у Устиньи появилась не сразу, а жила до этого в городе. Он выспрашивал о танцах. Ему почему-то это было дико интересно. Он словно удивлялся всему рассказанному мной и иногда с каким-то неверием качал головой.

– Невероятно. Все это как-то…. невероятно, – смеется и качает головой, отпивая чай.

– Что? Вы мне не верите?

– Почему? Верю. А разве должен не верить? Ты в чем-то мне солгала?

– Нет. Не солгала. Вы ведь можете проверить.

– В том-то и дело, что могу. Умная девочка… – выдохнул и поставил чашку на стол, – ты просто очень мне кое-кого напоминаешь.

Осторожно, словно ступая кончиками пальцев на его хрупкий лед:

– Кого? Ту…ту девочку?

Он кивнул и сдавил пальцами десертную ложку.

– Она тоже умела танцевать… красиво танцевать. Жить в танце.

Его опять уносило, как будто он видел то, что говорит. Видел в своем «в никуда» танцующую… МЕНЯ!

– И где она теперь?

– Ее нет, – голос сорвался, и ложка звякнула о край чашки, – она теперь танцует там, – кивнул головой куда-то наверх, – не для меня.

– Она…она умерла? – и следующий вопрос вырвался сам собой, и я себя за него возненавидела. – Вы ее любили?

Он ничего не ответил. Его лицо исказилось, и он весь дернулся, как от резкого удара. Я прикусила губы, чтобы не задавать еще вопросы. И не могла понять – ему эти воспоминания причиняют боль от того, что он ее (меня) ненавидел, или… или ему больно, что меня нет? Но этот вопрос так и остался без ответа.

***

Теперь мы завтракали вместе каждый день. Потом он открывал ноутбук, и я помогала ему с очередным уроком по Брайлю, а он учил меня играть в шахматы. В эти моменты я забывала обо всем. О том, что он сделал со мной и с моей жизнью, о том, что у волчонка нет отца и сам Барский желал ему смерти, едва узнал о нем. Глядя на них обоих, на то, как радостно смеется наш сын, когда Барский ему поддается и тот выигрывает. С каким восхищением смотрит на Захара, и тот рассказывает ему какую-то поучительную историю. Боже, у него их было так много, что я не знала – он придумывает их или на самом деле где-то слышал или читал.

– А давай обыглаем маму? Она у меня вечно выиглывает!

– А давай!

Когда Волчонок нагло влез к Захару на колени, я бросилась к ребенку и схватила его под мышки, стягивая с колен Барского. Такая наглость меня просто поразила и даже напугала.

– Ты что творишь? Кто тебе разрешал? Это что за наглость такая?