— Умница, девочка, давай сильнее, выталкивай его. Головка уже у меня в руках. Давай, полночь почти.
Я впилась ногтями в матрас, напрягаясь изо всех сил с громким воплем:
— Захаааар! Ненавижуууу!
И наступило облегчение, словно вся боль с этим диким криком из меня вышла. А потом услышала совсем другой крик такой пронзительный и тоненький от которого все внутри сжалось, сердце судорожно подпрыгнуло и слезы по щекам покатились. И тут же все забылось.
— Ух, богатырь какой… Красавец. Смотри, дочка, какой славный сын у тебя. Ровно в двенадцать ночи родился.
И на грудь мне положила горячий комочек, Я посмотрела на сморщенное личико, на приоткрытые глазки и заревела громко навзрыд.
— Вот теперь можно и поплакать. От счастья.
— Я не понимаю зачем дежурить здесь? Сидеть у его палаты? Он же как растение. Ни шевелится, ни каких признаков жизни. Сколько времени уже так. Врачи ж сказали, что это все. Не очнется он никогда. Зачем тут сидеть?
Лариса посмотрела в окно на стене, поправила пепельно-русые волосы с высветленными концами, выпячивая губы, позируя своему отражению в белом халате, и снова прижала к уху телефон.
— Не понимаю. Почему мы должны приезжать и оставаться тут? Он все равно ничего не понимает и не чувствует. Ему по фиг здесь мы или нет.
— Я сказала — должны!
Голос Светланы звучал железными нотками и Лариса поморщилась. Она не привыкла к таким переменам. Раньше всегда таким тоном говорил их отец. Но после аварии мать стала меняться. Теперь она повелевала в доме и слугам и она контролировала каждый шаг своих детей.
— Ничего мы ему не должны. Мы его видели раз в месяц по праздникам. Я подругам обещала сегодня в клуб пойти. Ну, мам, найми какого-то пусть посидит тут. Уже почти двенадцать ночи. Ну зачем я тут сидеть буду?
— Лара, ты — дочь, ты должна туда приезжать и дежурить иногда. Мы у всех на виду. Журналисты и репортеры следят за нами. Нужно вести себя подобающе. Ты ведь не хочешь, чтобы я в очередной раз заблокировала твои карточки?
— Папараци давно забыли о нем! Скоро новые выборы. И интересует совсем другой кандидат.
— Именно! И если мы хотим, чтобы это был…
В эту секунду глаза Ларисы широко распахнулись, и она опустила руку с трубкой. Она смотрела, как человек, лежащий на больничной койке, опутанный трубками и проводами, с обмотанной бинтами головой и лицом, приподнялся на постели и что-то прохрипел. Ей было не слышно, что именно. Все его приборы взорвались оглушительным писком, в палату тут же влетели врачи и медсестры. И из-за писка приборов она все же услышала его голос или ей показалось…
— Девочкааааа
— Мам… отец очнулся. — прошептала в трубку, — Только что на кровати встал. Какую-то девочку зовет… слышишь орет?
ГЛАВА 8
— Татьяна Алексеевна, подождите, — я обернулась, а следом мама одной из моих учениц бежит, запыхалась вся. Остановилась, глянула на часы — если задержусь опоздаю на электричку, а меня мой Григорий ждет. Он мужчина требовательный, обидчивый. Вовремя не приеду ворчать будет, как Устинья говорит.
— Да, Мария Александровна, что случилось?
— Вот Алечка моя, вот вы ее на выступление во Дворец брать не хотите, а почему? Она старается, она дома танцует.
— Алечка не выучила свой танец, она не знает движений, как я могу взять ее на выступление?
— Она выучит. Еще целая неделя есть.
— Недели не хватит все выучить. И не неделя, а два занятия всего. А нам выступать. Это важное выступление. Там будут только самые лучшие.
— Моя Аля лучшая!
— Давайте поговорим об этом потом. Пусть она подготовится уже к следующему выступлению. Выучит новый танец. Мне надо идти.
— Подождите, — она начала рыться в сумочке, потом протянула мне конверт.
— Что это?
— Ну это вам. Чтоб Алю мою взяли.
— Уберите немедленно, что за глупости! Я не возьму от вас ничего. Ваша Аля не умеет танцевать и никогда не научится потому что это вы хотите, чтоб она танцевала, а Аля хочет на плавание. Так что перестаньте мне тыкать деньги, а отдайте ребенка на другой кружок.
Я развернулась, чтобы уйти и услышала вдогонку.
— Сучка ты рыжая! Ничего и на тебя управа найдется! Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.