Ничей современник. Четыре круга Достоевского.

М. В. Д. Главное управление по делам печати 31 марта 1877 г. № 1409. С.-Петербургскому цензурному комитету

Г<осподин> управляющий Министерством внутренних дел изволил разрешить отставному подпоручику Фёдору Достоевскому издаваемую им ежемесячными выпусками книгу под заглавием «Дневник писателя» печатать впредь без предварительной цензуры.

Сообщаю о сём С.-Петербургскому цензурному комитету к надлежащему сведению.

И. д. начальника Главного управления по делам печати

В. Григорьев[241]

.

Казалось, тут бы Достоевскому и радоваться. Но дальше происходит нечто странное: «Дневник» продолжает выходить под цензурой – об этом свидетельствуют цензурные разрешения на всех его выпусках. Объясняется это довольно просто. Достоевскому, по-видимому, была важна, так сказать, моральная победа. После столкновений с Ратынским писатель формально развязал себе руки: в случае каких-либо цензурных затруднений он всегда имел право выпустить «Дневник» на собственный страх и риск и тем самым избегнуть мелочной опёки. Но писатель проявил осторожность и, заручившись подобным официальным разрешением, всё же продолжал посылать корректурные листы на подпись цензору. Важно иметь в виду то обстоятельство, что и личные отношения с Ратынским вскоре восстановились: уже 28 февраля (т. е. через 4 дня после подачи прошения об отмене цензуры) Достоевский пишет Александрову: «Надо бы поторопиться, чтобы успеть и к цензору (Ратынскому, мы помирились)»[242]. Надо думать, конфликт не прошел даром для обеих сторон: и Достоевский, и Ратынский в своих деловых отношениях стали сдержанней – каждый, разумеется, по-своему[243].

Имея в виду то обстоятельство, что «Дневник» продолжал выходить под цензурой, комментаторы 12-го тома Полного собрания художественных произведений Достоевского замечают: «Возможно, в связи с этим находится передача цензуирования “Дневника” другому цензору»[244]. В действительности дело обстояло иначе: новый цензор был назначен не вместо Ратынского, а временно, так как постоянный куратор «Дневника» находился в отпуске. О своих хлопотах по этому поводу Достоевский подробно поведал в письме к Анне Григорьевне: «Александров сказал мне, что они всё набрали, но ничего не отпечатали, потому что нет цензора. Ратынский уехал в Орловскую губ<ернию> в отпуск, Александров ходил и к Пуцыковичу (чтоб тот, в Комитете, выхлопотал мне цензора) и сам ходил в Комитет. Секретарь и докладывать не захотел, а выслушав объявил, что я из-под цензуры вышел, так пусть и издаю без цензуры. <…> Затем поспешил в Цензурный комитет. И секретарь и Петров[245], все хоть и вежливы, но уговаривали меня изо всех сил печатать нецензурно, не то у вас будут сплошь вычёркивать. (Вероятно, у них какие-нибудь особые инструкции насчёт теперешней литературы вообще, так что, очевидно, они мне не лично угрожали, а вообще такой ход дела, что велено строже). Я этого ужасно боюсь, но я всё-таки стоял на том, чтоб мне дали цензора, обещали вчера же, но вот уже сегодня утро, а известий никаких нет, и опять сейчас придется ехать в Комитет, а между тем можно бы первый лист уже печатать»[246].

О том, что писатель всё-таки добился своего, свидетельствует следующий документ канцелярии С.-Петербургского цензурного комитета:

5 июля 1877 г. № 756.

Его Превосходительству Н. Е. Лебедеву.

Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что цензуирование июньской книжки «Дневника писателя», имеющей выйти по желанию издателя-автора Достоевского под предварительною цензурою, поручено Вам[247].

Одновременно об этом же была уведомлена и типография, где печатался «Дневник»:

В типографию князя Оболенского

Канцелярия СПб. ценз<урного> к<омите>та по приказанию г<осподина> председателя извещает типографию князя Оболенского, что цензуирование июньской книжки «Дневника писателя» поручено г<осподину> цензору Лебедеву (Почтамтская, 2)[248].