Ничейная земля

Подъехала забрызганная грязью милицейская машина, и из неё сначала выскочил Антон, а потом неторопливо вылез участковый Саночкин, дочь которого, Катя, училась в моём пятом "Б", и ещё один милиционер. Участковый был жестоко простужен: он то и дело прикладывал к покрасневшему носу скомканный грязноватый платочек и щурил слезящиеся глаза, собираясь чихнуть, но чихнуть у него почему-то всё время не получалось, и он, очевидно, испытывал от этого неизъяснимую муку. Мутный усталый взгляд из-под тяжёлых век, распухший, красный и наглухо заложенный нос, постоянно приоткрытый рот — всем этим видом больной Саночкин как бы взывал к совести окружающих: "И что вам всем от меня надо? Поболеть не дадут!" Мишка уже пришёл в себя, но был всё ещё заторможенным, поэтому не сопротивлялся, когда милиционеры взяли его под руки. Он выглядел ошарашенным и как будто не понимал, зачем его вели к машине.

— Где нож? — спросил Саночкин, предварительно высморкавшись — что, впрочем, мало ему помогло. Из-за простуды он ужасающе гнусавил, и у него вышло, собственно, нечто вроде: "Где дож?"

Я сказал:

— Какой нож? Не было ножа.

Саночкин недоуменно посмотрел на меня, потом на Антона. Антон закричал:

— Как же не было? Я сам видел! Здоровенный нож, широкий такой!

Саночкин перевёл взгляд на меня. Я покачал головой. Антон не унимался:

— Он должен быть где-то здесь! Наверно, он в песке затерялся!

И он забегал по пляжу, вороша ногами песок. Он искал нож, а нож лежал у меня в кармане.

— Дак был дож или дет? — спросил участковый сердито и гнусаво.

Мы с Антоном сказали одновременно:

— Был.

— Не было.

Вероятно, у Саночкина опять засвербело в носу, потому что он напряжённо замер, его глаза сузились, а ноздри, докрасна натёртые постоянным прикладыванием платочка, вздрогнули. Пару секунд он смотрел отсутствующим взглядом вдаль, подрагивая веками и ноздрями, но чихнуть опять не получилось, и он обмяк. Мишку поставили лицом к машине, широко разбросали ему ноги в стороны, и участковый нехотя обыскал его. Ножа, естественно, не нашли, и Саночкин махнул рукой.

— Де пойбёшь вас ди хреда! Был, де было… — прогнусавил он. Всем своим усталым и больным видом он как бы говорил: "И из-за такой ерунды вы меня вызвали! Лежал бы сейчас дома и лечился".

Но Мишку заковали в наручники — на всякий случай. Посмотрев на свои скованные руки, он устремил на меня непонимающий взгляд, как бы спрашивая: "Как ты мог так обойтись со мной?.. За что?" Мне стало дурно, и я малодушно отвернулся.

— Здачит, вы удверждаете, что при дападедии дожа де использовалось? — спросил участковый.

Хотя я отчего-то усомнился в грамматической правильности его вопроса, но ответил аналогичной конструкцией:

— Нет, не использовалось.

— Ду, так и запишем, — пробурчал Саночкин. У него получилось как-то "запишеб".

Я сказал ему:

— Как же вас угораздило так простудиться? Вам бы дома отлежаться, полечиться надо.

Он посмотрел на меня, взглядом поблагодарив меня за сочувствие, и ответил, махнув рукой:

— Рад бы, да работать дадо. — И спросил: — Вы-то как, Сергей Владибирович? Дорбальдо?

— Всё в порядке, — сказал я. — Никто не пострадал.

— Ду, слава Богу. Тогда бы поехали.

Но едва он открыл дверцу машины и занёс ногу на подножку, как что-то заставило его замереть и откинуться назад с закатившимися глазами и раскрытым ртом, и его лицо приняло выражение нечеловеческого страдания.

— А… а… — ловил он ртом воздух.

Напарник спросил его:

— Иваныч, ты чё?

Кому-то грозя указательным пальцем и набирая в грудь воздух, участковый слабым голосом продолжал:

— А… а… а-ап…

И его долгие мучения наконец разрешились: он смачно и с треском чихнул, тряхнув головой и дёрнувшись всем телом.

— А-а-апчьчьчь!! Ох… — Он посмотрел на меня и хотел что-то сказать, но зажмурился и опять чихнул: — А-а-а-апчьчь-аа!!

Он повернулся к своему напарнику, но вместо слов снова чихнул. Чихнул он и Антону, и ещё раз мне. Если до этого он мучился бесплодными позывами к чиханью, то теперь его было невозможно остановить, и он чихал, как из пулемёта, а мы все повторяли:

— Будьте здоровы! Будьте здоровы ещё раз!

— Спасибо, — простонал несчастный Саночкин. — Ду, всё, прорвало…

После этого, с трубным звуком высморкавшись в свой грязный платочек и прикрыв тяжёлыми лиловыми веками замутнённые глаза, он залез в машину, кашляя в кулак. Антон бросился ко мне и схватил меня за воротник пальто.

— Сергей Владимирович! Да как вы…

Не договорив, он застонал, отпустил мой воротник и отбежал к воде, пнул песок. В машине послышалось ещё одно яростное и трескучее "Апчьчь!" Саночкина, а потом она увезла Мишку. Костёр потух и исходил последними струйками горького дыма; Антон ходил туда-сюда вдоль берега и всё никак не мог успокоиться. Потом он подошёл, остановился передо мной и спросил тихо:

— Сергей Владимирович, где нож?

Я достал нож из кармана и показал ему, потом снова убрал.

— Я не понимаю, зачем, — сказал Антон, качая головой.

— Когда-нибудь поймёшь, — ответил я.

X