Ничейная земля

— Погодите, дядя Паша… Так тётя Валя… — начал я.

— Умерла, Серёженька. Умерла. — Мишкин отец как-то странно задышал, стал смахивать с глаз что-то. — Инфаркт у неё случился. А эта-то курица… Она-то отчего загнулась? Молодая баба, с виду вроде здоровая… Глотка у неё, по крайней мере, не больная была.

— Скоропостижно. — Я ещё не вполне пришёл в себя от новости о смерти Мишкиной матери.

— Ох, бабы, — покачал головой Мишкин отец. — Ну, отчебучили… Ну, учудили…

Он вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и закрыл глаза. Я испугался и схватил его под локоть.

— Дядя Паша, что с вами?

Он открыл глаза, перевёл дух.

— Да ничего, нормально всё.

— Давайте, я вас провожу!

— Не надо, Серёженька… Иди, скажи Мишке, что мать умерла. Пусть деньги готовит, у него там вроде есть какие-то… У нас с матерью ничего на такой случай не было отложено. Не собирались помирать-то так рано…

Я плёлся обратно к дому Антона так, словно на ногах у меня было подвешено по пудовой гире. Вот так ситуация… Пока я шёл, у меня самого началось какое-то покалывание в сердце, и я, признаться, не чаял добраться. Когда я наконец пришёл, отец Антона сидел на кухне за столом, сцепив свои тёмные рабочие руки в замок и опустив голову. Антон сидел напротив него в такой же позе, а Мишка — по-прежнему в фартуке Галины Фёдоровны — варил пельмени. В гробовой тишине булькала кастрюля и вкусно пахло. Я подошёл.

— Здравствуйте, — сказал я.

Отец Антона поднял голову и посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что он уже всё знает. Что я мог сказать? Я тихонько дотронулся до его плеча.

— Мои соболезнования.

Он крепко встряхнул мою руку и кивнул. Мишка тем временем доставал пельмени шумовкой и накладывал в большую тарелку. Он ещё не знал, что его мама умерла, а у меня почему-то не поворачивался язык это сказать.

— Где у вас вилки? — обратился он к Антону. — Доставай всё.

Большая тарелка пельменей дымилась посередине стола, но никто не ел. Мишка положил в тарелку для отца Антона, поставил перед ним.

— Я понимаю, что не до этого. Но надо, — сказал он мягко и сочувственно. — Хотя бы немного.

Отец Антона взял вилку, насадил на неё пельмень, нехотя отправил в рот и стал сосредоточенно жевать. Мишка положил пельменей Антону и мне.

— А Машка? — вдруг вспомнил отец Антона, встал из-за стола и пошёл в комнаты, зовя младшую дочь: — Манюня! Ты где? Айда кушать! Пельмешки!

Через минуту он вернулся с Машей на руках, сел на своё место и усадил девочку к себе на колени. Один пельмень он скармливал ей, другой съедал сам — поочерёдно; девочка косилась на Мишку исподлобья, а когда он ей подмигнул, отвернулась и спрятала личико на груди отца. Тщетно он пытался развернуть её снова лицом к столу — Маша, то ли стесняясь незнакомого человека, то ли боясь его жутковатого лица, не хотела поворачиваться.

— Маня, ты что, наелась? — Отец заглядывал ей в лицо.

Девочка сказала:

— Да.

— Ну, тогда беги.

Он отпустил Машу, и та, дробно стуча своими маленькими ножками по полу, побежала из кухни. Когда она пробегала мимо Мишки, тот успел ласково похлопать её по попке. Я собрался с духом и сделал Мишке знак, что хочу ему кое-что сказать наедине. Мы вышли в комнату, и я проговорил:

— Миша… До больницы я не дошёл, твоего отца встретил. В общем… — Я вздохнул, взял его за плечи. — Крепись, Мишка. Плохие новости.

Он смотрел на меня неподвижно, застывшими глазами, чуть ли не задержав дыхание, потом медленно выдохнул, и плечи его под моими руками опустились. Он немного пошатнулся, но не упал. Не заплакал, даже ничего не сказал.

— Твой отец просил передать, чтобы ты… Ну, деньги нужны.

Он постоял, покачиваясь, обводя взглядом вокруг себя, потом сказал:

— Хорошо.

Он вернулся на кухню, снимая фартук. Подойдя к Антону, он склонился к нему и проговорил тихо:

— Антоша, мне надо сходить домой. Я ненадолго. Я вернусь, не бойся.

Хотя его голос прозвучал спокойно и ровно, Антон, видно, всё же что-то почувствовал. Он привстал, но Мишка опустил руки ему на плечи и усадил обратно.

— Я вернусь. Вернусь, — повторил он. — А с тобой пока останется Сергей Владимирович.

Он оделся и ушёл, а я остался. Отец Антона не возражал против моего общества, даже обрадовался тому, что я останусь.

— Одному как-то… — Он зябко поёжился. — Не по себе.

Мы помолчали, доедая пельмени. Отец Антона вздыхал и качал головой.

— Даже в голове как-то… не укладывается, — сказал он. — Утром ведь ещё всё нормально было, живая и здоровая… Галька-то моя. А тут… Прихожу, говорят — померла. Нет… Не верится как-то даже!

Он опять тяжко вздохнул, и мы надолго умолкли. Я не знал, что сказать, а у Антона снова намокли ресницы, он зашмыгал носом и вышел из-за стола.

— На что хоронить-то её? — голос отца Антона задрожал. — Денег сроду нет! У соседей, у друзей занимать, что ли… Потом не расплатиться… С долгами-то…

Так мы сидели, пока он не встал и не взялся за куртку.

— Куда вы, Николай Семёнович? — тихо спросил я.

— Да я только до магазина, — сказал он с тяжким вздохом.

Он оделся и вышел, а я пошёл к Антону. Тот сидел с ногами на диване, нахохлившись, как дремлющий воробей. Я присел рядом и обнял его.