Ничьи котята

12.06.843, деньдень

— Кто ты?

Голос — словно невнятное жуткое шипение сквозь неразборчивый шепот голосов в кромешном мраке. Темнота смыкается над головой, грозя раздавить, и внезапно он понимает, что вокруг — могильный склеп. Он замурован, замурован заживо!..

— Кто ты?

…мурашки бегут по коже, и ноги сами несут неизвестно куда по невидимой во тьме неровной почве, и камни подвертываются под ноги, и ужас сжимает горло, не давая дышать, а тьма сжимается вокруг еще сильнее, обволакивая, не позволяя двигаться, и отчаянные рывки всем телом не помогают, не помогают!..

— Кто ты?

Надо ответить. Надо ответить! Но кто он? Сгусток ужаса в краю кромешного мрака, хриплые вздохи в мертвой тишине… Это не его дыхание! Чудовища подкрадываются во мраке, и их смрадная вонь уже касается лица… Нужно вспомнить, обязательно вспомнить, кто он такой!

— Я Той! Караций! Той Караций! — от облегчения на глаза наворачиваются слезы, и сквозь них где-то вдали мерцает слабый огонек. Туда! Быстрее, еще быстрее! Те, кто крадутся во мраке, рядом, их дыхание чувствуется затылком, и если оглянуться, то можно увидеть их глаза, горящие красными углями. Они крадутся, чтобы наброситься, разорвать, сожрать… Но он не оглянется — ведь тогда случится что-то ужасное. Бежать, быстрее бежать к спасительному огоньку!

Ноги почти не слушаются, но ужас, словно наброшенный на шею тугой аркан, тянет вперед. Огонек все ближе. Он увеличивается, и те, что крадутся сзади, начинают отставать. Они не исчезнут навсегда, но они боятся света и не приблизятся, пока не окажутся уверены… или пока им не позволят. Да, пока им не позволят! Но ведь им не позволят, да?

Круг света. Теплого яркого света посреди залитой мраком пустыни под черным небом, и черная трава качается где-то за его пределами под порывами неощутимого ветра. Он успел! Его не догнали! И им не позволят приблизиться… пока.

Сердце бьется в груди, как перепуганный воробей. Плотный воздух не пролезает в горло, и каждый вздох — настоящая мука.

— Блистательный господин Той Караций?

Скучный невыразительный голос за спиной. Оглянуться? Нельзя. Нельзя! Если оглянуться, случится катастрофа. Тогда его не спасет ничто.

— Тот самый блистательный господин Той Караций, что десять лет является бессменным лидером партии гуманистов? Я ждал встречи с тобой.

Страшнее всего скука и безразличие, сочащиеся из чудовищного голоса. ОН там, где-то за границей круга, но его не остановит свет. И ОН может позволить тем, кто крадется, пересечь границу.

— Дети, блистательный господин Той Караций. Малолетние дети. Девианты. Ими становятся только в возрасте с восьми до десяти лет.

— Они чудовища! Им не место на земле!

Нет. Он говорит не то и не так. И те, кто крадутся, приближаются все ближе к свету, готовясь к прыжку сразу же, как только им позволят. Не надо! Пожалуйста, не надо! Он готов убивать, предавать, рвать зубами, только бы им не позволили!

— Они — дети. Малолетние дети, блистательный господин Той Караций. А финансируемый государством Институт человека превратил их жизнь в кошмар. И ты виновен в нем больше всего.

— Но они чудовища! Они убивают всех, до кого дотянутся! Один такой может убить меня! Как его распознать? Ведь он ничем не отличается от нормального ребенка!

Опять неправильно. И те, что крадутся, уже готовы прыгнуть. Нет!

— Не надо, я умоляю! Не позволяй им, господин, не позволяй! Я сделаю все, что захочешь! Я уничтожу Институт человека собственными руками, только не позволяй! Я стану носить маленьких чудовищ на руках, целовать их, ласкать, только не позволяй!

Да, да! Так правильно. Так и надо говорить. Пока он так говорит, они не прыгнут.

— Блистательный господин Той Караций, ты сказал. Твои слова услышаны и записаны. Но если вдруг забудешь их, то снова окажешься здесь. И рядом не найдется ничего, что могло бы защитить тебя. А сейчас я разрешаю уйти.

ОН пропадает. Черная пустота вокруг становится еще более пустой, и те, кто крадутся, напружинились, чувствуя, что жертва вот-вот исчезнет. Они боятся света, но они голодны, ужасно голодны, и они вот-вот преодолеют свой страх.

Свет начинает гаснуть, и теперь он отчетливо слышит дыхание тех, кто крадется, и видит их глаза. Уйти! Уйти! Проснуться!.. Но как?

Свет гаснет, и он в ужасе оборачивается. Прямо на него летят кроваво-красные глаза того, кто наконец-то подкрался, и смрадное дыхание шибает в нос, и острые когти уже впиваются в плечо!..

Той Караций, бессменный лидер партии гуманистов, рывком сел в постели. Сердце колотилось как бешеное, пижама промокла от пота. Сквозь шторы сочился бледный рассвет.

Сон. Просто сон. Кошмар. Надо же такому присниться! Пообещать, что своими руками уничтожит Институт человека, свое любимое детище… Да, всем кошмарам кошмар.

Что-то казалось неправильным. Плечо саднило. Он опустил глаза — и почувствовал как ужас снова пронзает живот, скручивая внутренности в тугой комок.

Левый рукав пижамы болтался, располосованный в клочья. И три длинных красных царапины тянулись от плеча до самого сгиба локтя.