Ничья вина (СИ)

Перед глазами, будто фотография, встало лицо его звеньевого, насмешливого начитанного мальчишки. Скай прикусил губу, во рту стало солоно и горько от пота.

— Не, я сегодня отпущен на вольные хлеба. Вернусь поздно и пьяный, — он засмеялся и Алек засмеялся тоже. — Куда спрячемся?

Соблазняло дождаться ответа и поймать их в этом «куда», но Влад не поддался. Хлопнул по спине, нарочито нагло обнял за талию.

— Убегаете, радость моя?

«Радость» дернулась и медленно развернулась, освобождаясь как от руки Леньки, так и от его хватки.

— Здравствуй, Скай, — изменчивое серое небо билось в прорезях маски, темное, неверное, в преддверии то ли грозы, то ли взрыва. На миг, на долю секунды, ему стало почти страшно, но голос был тих и спокоен с какой-то странной ноткой печали. –Составишь нам компанию?

Он кивнул, Ленька рассмеялся и хлопнул его по плечу. Алек отвернулся и пошел сквозь толпу, рассекая ее как ледокол. Казалось, он ни разу не шагнул в сторону — только вперед, а люди расступались сами. Он шел следом, и сердце глухо бухало где-то в горле, шумело в ушах.

Кажется, кто-то звал его. Кажется, это были Блэк и Юки.

Но он не обернулся.

========== Глава 2 — In pricipio erat verbum (В начале было слово) ==========

Легче быть праведником или подлецом, чем человеком.

(Сергей Лукьяненко, «Лабиринты отражений»)

Ему снился сон. Один и тот же сон, который уже год, которую уже ночь.

Они со Скаем вновь и вновь оказывались в той комнатушке, где стол наползал на кровать от недостатка места, и сидели друг напротив друга. Он видел свое отражение в зеркале напротив — темные провалы глаз, светлые пряди и тонкая струйка крови, стекающая из разбитой губы. Только в этих снах Скай не убегал — сидел на кровати и будто ждал чего-то, а он сам — сидел перед ним и не понимал, что должен сделать.

Он пробовал прикасаться к нему, но сон разлетался мелким крошевом осколков и не возвращался в ту ночь, сменяясь привычным калейдоскопом мертвых лиц и чужой крови. Пробовал вставать и уходить, но причудливое кружево сна вновь и вновь возвращало его все к той же двери и той же неподвижной фигуре на кровати, глядящей на него с болью, раскаяньем, надеждой.

В эту ночь он собирался попробовать что-то новое.

На столе стояла бутылка и два стакана: он налил, глотнул — горло, будто по-настоящему, обожгло и в животе разлилось приятное тепло. Он посмотрел на Ская. Та же поза, та же протянутая рука. Будто кто-то вывел его память на экран и нажал на стоп-кадр.

— Холодно, Скай, — прошептал он на пробу, но ничего не изменилось.

Мир в реальности сходил с ума, он сам сходил с ума вместе с этим миром, но сон — этот потрясающий сон оставался неизменным. Боже, как ему хотелось, чтобы это было по-настоящему. Чтобы напротив него действительно сидел Скай, чтобы бутылка с чем-то высокоградусным наконец-то сняла то странное, повисшее между ними напряжение. Чтобы они поговорили, наконец, черт возьми.

Но Скай спал где-то далеко в объятьях Юли. По ночам. А днем он работал, он мог работать без присмотра, мог ходить по улицам и не поддаваться острому, безграничному желанию убивать. Он все мог, его принц и рыцарь.

— Холодно, Скай, — повторил он, прикладываясь к стакану, и запрокинул голову, глядя в серый, испещренный трещинами потолок. — Репортеры, психологи — да все они постоянно меня спрашивают, как оно было, что я тогда чувствовал, каким был. Они спрашивают и спрашивают, а я не хочу вспоминать. Я никому раньше не рассказывал. Сны разума рождают нечто забавное, да? Наверное, только с тобой и вот так. Наверное, только в таком состоянии я и могу об этом говорить.

Мне было холодно, Скай. Тогда мне было очень холодно и плохо. И, одновременно, весело. Я был полупьяным, почти счастливым, очень одиноким и готовым на все. В тот день я решил порвать со своим прошлым. Я решил рискнуть, поставить на кон все и сыграть с судьбой. И почти это сделал… Ключевое слово «почти», ты прав.

Когда началась война, я лежал в постели, Скай. Не в казарме сидел, не в клубе тусил и, даже, не торчал на работе, матерясь на обнаглевшее начальство. Я лежал на холодных простынях, кутался в одеяло и смотрел на небо. Просто в тот день я забыл на ночь линзы снять, поэтому за окном вместо привычной черноты и размытого абриса луны были звезды. Холодные, сияющие и бесконечно далекие. Их было столько… Скай, я смотрел на звезды и хотел плакать. Рыдать, биться в истерике. Я хотел проклинать день и час своего рождения, потому что тогда я ненавидел все, что составляло мою жизнь, в целом. Я сочувствовал звездам. «Наверное, им холодно там, в их вечности», — думал я. Или не думал, не помню. Но звучит красиво, согласись.

Была глубокая ночь, свет горел только в немногих окнах, все нормальные люди спали, а я пытался понять, чем кончится моя авантюра, гадал, выгонит меня мать из дома за то, что я сделал, или нет. Думал, как жить дальше.