Ничто. Остров и демоны

Нет, теперь он уже не походил на пьяного. Его некрасивое доброе лицо было просто печальным. Он шел не торопясь. Его трость тяжело стучала о мостовую — они брели по пустынным улицам, мимо молчаливых старинных домов с ветхими деревянными балконами. Брели под прекрасным небом, блеск которого не могли затмить робкие электрические фонари, бросавшие на мостовую бледные круги света, отчего темные закоулки казались еще таинственнее и восхитительнее.

Разрывы далеких ракет только углубляли покой, царивший в этих кварталах. Сюда доносился даже шум волн; свежее, тяжелое дыхание моря, шелестя, ползло по улицам, между домами колониального стиля с толстыми, крепкими стенами. Все происходило, как во сне.

— Пабло, — сказала Марта очень тихо, — я… если б вы только знали… если бы вы знали, какой я вам друг. Я ваш самый, самый настоящий друг…

Они остановились на крохотной площади, пересечении нескольких улиц, чтобы пропустить компанию поющей молодежи. И по мере того, как удалялись шаги и голоса, Марте и Пабло казалось, что фонарь на углу стал увереннее разливать свое желтоватое сияние, словно он светил только для них двоих. Тени сделались чернее. Скромная церковь — белая краска и темный камень — внушала мысли о вечности, чистоте, покое… В боковой улочке погасло окно, и над плоской крышей дома заблестело звездное небо.

Пабло прислонился к стене. Неуверенными движениями он старался зажечь сигарету. Углы его широкого рта опустились книзу. Не скажешь, что это рот труса, но Пабло не захотел драться с пьяным задирой, когда тот оскорбил его жену. Марта подумала, что только она одна в целом мире способна оправдать его поведение.

Легкий ветерок порой приносил откуда-то теплые запахи весны. Это, наверное, благоухали цветы, выставленные в горшках на плоские крыши домов… Потом морской бриз сметал все запахи, и пахло только зимой.

— Вам, как и мне, нравятся эти улицы, верно, Пабло? Посмотрите на доску — там написано, что в этой церкви молился Колумб… Вам нравится церковь?

— Что? Что ты говоришь?.. Ты очень хорошая девочка, Да, мне нравится быть с тобой, здесь, сейчас… Знаешь, как я зову тебя? Девочка с острова… Никогда не уезжай отсюда, живи спокойно среди родных улиц и полей… Зачем тебе уезжать? На Тенерифе я познакомился с одними англичанами, тридцать лет назад они приехали на остров провести отпуск и живут там до сих пор.

— А вы?

— Я уеду… Когда-нибудь. Когда смогу… Когда буду знать, что мне делать. Можешь смеяться, Марта, над мужчиной, который даже не умеет быть мужчиной. Когда этот болван выкрикнул те слова, ты думаешь, я возмутился?.. Я знаю, он говорил правду. Нет, я не знаю, но спрашиваю себя об этом каждый день. Каждый день — вот уже два года. Если бы она захотела, сегодня она была бы со мной.

— Нет, нет, не может быть… — Марта перепугалась.

— Может… Это правда. Зачем она там, для чего?

Пабло говорил все возбужденнее, но почти не двигался. Марта, затаив дыхание, слушала его.

— Конечно, что касается меня… Плевать мне, что ее здесь нет! Гром и молния! Все, что она сделала, уже прощено… забыто. Я не хочу больше ее видеть, но только думаю иногда: а вдруг ее сейчас уже нет на свете. И тогда, девочка, у меня разрывается сердце… Я знаю, что для меня лучше никогда больше не видеть ее, и я снова начну писать в своей манере, с душой, создавать картины, полные жизни, какие нравились ей… Но для этого мне надо вернуть себе чувство собственного достоинства. Когда я рядом с ней, я этого не могу, но я хочу, чтобы она знала, что я чего-то стою… Рядом с ней я не человек, я кукла, я сумасшедший… Как я плакал! Или ты думаешь, мужчины не плачут? Я рыдал от ревности и не мог оставить ее, потому что она такая беспомощная… Да, она нуждается во мне. Нет ничего лучше, чем видеть ее слезы. Но когда настолько любишь человека, нельзя жить с ним вместе, никогда не делай такой глупости. Нельзя… Были же у меня дела поважнее, чем любовь к какой-то женщине, к ее телу, которое хочется целовать и унижать, которое отравляет минута за минутой всю, всю твою жизнь… Но теперь-то уж она меня не поймает. Пусть даже на коленях просит вернуться… Я никогда не вернусь… Ты веришь мне? Нет, если она и напишет, я не поеду. С тех пор как я здесь, от нее ни строчки. Друзья — те пишут, передают, что Мария здорова. Если она захочет, она напишет, чтобы я вернулся… Она не может быть одна — когда она потеряет то, чем живет теперь, она вспомнит обо мне… Но моя бессмертная душа тоже нуждается в спасении, как по-твоему? Есть на свете много прекрасных тел, которые не сводят с ума… А искусство — одно. Это единственная страсть, которую нельзя проституировать, нельзя забыть. Я был несчастен, несчастен до безумия оттого, что не мог писать. Теперь я могу…