Ничто. Остров и демоны

Она знала, почему Даниэль в церкви. С отвращением припомнила она грязные истории, в которых он каялся перед ней; по его словам, потом он отправлялся просить у бога прощения. Старый похотливый козел! Она возмутилась. Подойдя к нему, Матильда легонько ударила его по плечу. Даниэль обернулся, его круглые голубые глаза восхищенно заблестели на пухлом веснушчатом лице. Рот округлился в маленькую букву «о».

— Раскаяние не пойдет вам на пользу. Рада, что могу вам это сказать. Лицемер!

И больше ничего. Она вышла из церкви, сердясь на себя за глупый порыв. Даниэль догнал ее, дрожа, задыхаясь, волнуясь, как всегда.

— Матильда, ради бога… выслушайте меня! Это очень серьезно.

Матильда остановилась. Даниэль смотрел на нее, неловко двигая шеей под холодным взглядом ее глаз.

— Моя бедная жена недавно скончалась… Хотите… Пойдемте в кафе! Хотите выйти за меня замуж? Для меня не важно, что вы низкого происхождения. Не важно, что у вас плохой цвет лица… Не убегайте, Матильда!

Кто знает, почему она, обычно такая рассудительная, в тот день была сама не своя.

С ужасом вспоминала Матильда первые месяцы своего замужества. Такой робкий на улице, Даниэль дома оказался деспотом и крикуном. Его желудок и его рояль были священны для всех. Они поселились в доме его матери, огромной, толстой старухи, затянутой в черный шелк, непроницаемой, как Будда. У матери была небольшая рента, на которую жила вся семья. В этом доме, набитом мебелью, наполненном воспоминаниями о былом величии, им приходилось по временам терпеть настоящую нужду. У себя дома Матильда всегда ела вдосталь: скромное хозяйство ее родителей велось умело и расчетливо. В ее новой семье все деньги уходили на то, чтобы «поддерживать положение в обществе» и устраивать дважды в месяц дорогостоящие приемы. Даниэль категорически запретил своей жене работать, потому что теперь она стала дамой. Это слово «дама», которое вначале так смешило Матильду, вскоре стало для нее пыткой.

Единственным занятием Даниэля было играть на рояле и изредка дирижировать в благотворительных концертах. Ему не только не платили, но Матильда подозревала, что он сам еще приплачивает, чтобы его имя появлялось в газетах. Много лет Даниэль писал большую симфонию, но так и не мог ее закончить. Он нервничал и расстраивался, если кто-нибудь в его присутствии вспоминал о его хабанере — пустячке, который в свое время принес ему однодневный успех.

Другой неожиданностью для Матильды оказалась Онеста. У себя в семье она держалась этакой чудом сохранившейся девочкой-подростком, которую лишь недавно одели в длинные платья. Она беспрестанно краснела и жеманилась. Ее любовные дела с семейной точки зрения имели розовую сентиментальную окраску, словно Онесте неизменно оставалось пятнадцать лет. Прямота Матильды считалась тут дурным тоном. И так как она была умна, то с первого дня научилась молчать и наблюдать. Она бродила по дому, как длинное бледное привидение.

Еще одним членом семьи был брат Даниэля, горный инженер. Он изредка приезжал в Мадрид и оставлял немного денег. Человек недалекий и скучный, он, как и все остальные, был одержим манией семейного величия и совершенно искренне считал, что Даниэль, наверное, слегка свихнулся, выбрав Матильду, — такой неинтересной она ему показалась. Потом, узнав, что она поэтесса, он утешился. «Это импонирует», — говорил он.

Матильда, с ее трезвыми взглядами, понимала, что многие из их знакомых смеются над ними. Эта фальшивая жизнь душила ее. Она не могла встречаться со своими старыми друзьями, которые считались тут интеллигенцией невысокого пошиба. Подруг у нее не было никогда. Быть может, в этом проявлялся ее подсознательный бунт против своего пола: она относила всех женщин к низшим существам, с которыми можно поговорить лишь изредка, да и то о пустяках. За всю жизнь Матильда никогда не чувствовала привязанности ни к одной женщине. Со своей матерью она не была близка, потому что по-своему тоже презирала ее.

Она сразу же поняла, что с ее стороны было безумием выйти замуж за этого смешного, малознакомого человека, но благие намерения не оставляли ее. Матильда была порядочной женщиной, она поклялась в верности и покорности мужу в таком возрасте, когда хорошо понимают, что делают. И теперь, как бы трудно ей ни приходилось, она не хотела отчаиваться.

— Старайся держаться, как дама, побольше светскости, — повторял Даниэль.

— Вот ты настоящая женщина, ты смогла добиться того, что хотела, — говорила Онеста и опускала ресницы, как бы скрывая свои трагедии, истинные или мнимые.

— Из моих детей Даниэль — самый утонченный. Он гений. Мы многого ждем от него. Его первая жена была восхитительная женщина, — говорила свекровь.

И правда, вся семья, даже благоразумный горный инженер, ждала чего-то от Даниэля, точно от подростка, хоть тому уже перевалило за шестьдесят.