Ничто. Остров и демоны

По начальной книге трудно судить о замысле автора — здесь герой (на этот раз мальчик-подросток) делает только первый шаг в замкнутом детском мирке. Во всяком случае, воинственная религиозность совершенно не чувствуется в этом романе. И это понятно, ведь время, когда он писался, уже совсем не то, что предшествовало «Новой женщине». Влияние сторонников интеграции общества и религии сильно поубавилось в Испании 60-х годов, да и католицизм уже не монолитен, как прежде: в нем выделилось активное левое движение.

Отказавшись от губительного для искусства намерения поучать читателя, наставлять его на путь истинный, Лафорет предпочитает теперь развлекать. Занимательность — самое яркое свойство ее нового романа («Я хочу, чтобы мои книги занимали публику…» — подтверждает писательница в предисловии к «Дерзости»). Это ей удается: роман увлекателен, читается легко. Ничего плохого в этом нет, но невольно вспоминаешь, что первые ее книги писались совсем не для этого.

Кое в чем проглядывает прежний облик таланта Лафорет: в образе мачехи Мартина, вульгарной и крикливой бабы, в атмосфере тошнотворных семейных дрязг, окружающей мальчика, чужого и непонятного домашним. Но гораздо чаще вместо неповторимых черт художественного дара Лафорет мы узнаем многократно повторяющиеся в литературе схемы. Сам Мартин очень похож на всех подростков мировой литературы. Обожание друзей, ревность и разочарование, тяга к романтическому, смутно пробуждающееся призвание художника — все это читано и перечитано не раз. Нестерпимо литературны, выдуманы и его друзья Карлос и Анита, окруженные ореолом таинственности. Чего только нет в истории их семьи: цирк, миллионерши, путешествия на Огненную Землю и еще всякое в этом же роде. Заглавие трилогии оправдывается: первый шаг Мартин совершает в полном смысле слова вне времени, вне конкретного исторического времени страны, в которой он живет.

Путь Кармен Лафорет показывает, какая независимость ума и духа требуется в испанском обществе от художника, чтобы оставаться верным своему призванию. Однако, как бы критически ни относились мы к сегодняшней литературной деятельности Кармен Лафорет, мы не должны и не можем зачеркнуть ее первые романы. Испанские писатели и критики единодушны в признании значения этих книг. «Ничто» останется в истории испанской литературы как пример интеллектуального мужества, как одна из первых ракет, осветивших испанскому роману путь вперед, в гору, к утраченным и вновь завоеванным высотам.

И. Тертерян

Ничто (роман)

Carmen Laforet. NADA (1945)

Перевод с испанского Н. Снетковой

Часть первая

I

В последнюю минуту оказалось, что купить билеты не так-то просто, и я приехала в Барселону в полночь, совсем не тем поездом, о котором сообщила; меня никто не встретил. Впервые я путешествовала ночью одна, но нисколько не была этим испугана, даже напротив: ощущение полной свободы показалось мне заманчивым и приятным.

Разминая ноги, затекшие за долгую утомительную дорогу, я с изумленной улыбкой разглядывала огромный Французский вокзал, людей, встречавших экспресс, моих спутников, которые, как и я, приехали на три часа позже, чем следовало.

Специфический вокзальный запах, громкий гул толпы, всегда печальный свет фонарей — все было притягательно и исполнено очарованья, все рождало в душе ощущение чуда: наконец-то я оказалась в этом большом городе, который давно любила, как что-то неведомое мне, незнакомое.

Поток пассажиров, тащивших чемоданы, хлынул к выходу, и я — капля в этом людском потоке — тоже устремилась вместе с ним. Большой, очень тяжелый чемодан, туго набитый книгами, я несла сама; молодость и радостное возбуждение придавали мне силы.

Глотнув морской воздух, густой и прохладный, я смутно ощутила этот город: спящую громаду домов, запертые учреждения, раскачивающиеся фонари — пьяные стражи одиночества. До меня доносились неясные шорохи и тяжелое затрудненное дыхание: позади, совсем рядом, в конце таинственных улочек, ведущих к Борне, подле моего радостно бьющегося сердца дышало море.

Выглядела я, должно быть, довольно нелепо. Лицо расплывается в улыбке, полы старенького пальто хлещут на ветру по ногам, облепляя чемодан, который я не доверила угодливым «camálics»[1].

Не успела я оглянуться, как уже осталась на широком тротуаре одна; кто кинулся ловить редкие такси, кто пытался втиснуться в облепленный людьми трамвай.

Возле меня остановилась старомодная пролетка — такие снова появились после войны, — и я, не колеблясь, села на извозчика, к великой досаде какого-то господина, который в отчаянии бежал сзади, размахивая шляпой.

В этом расхлябанном экипаже я совершила в ту ночь путешествие, показавшееся мне очень коротким, но необычайно прекрасным: я проехала по широким пустынным улицам и пересекла залитый огнями центр — именно таким, ярко освещенным всю ночь, он мне и представлялся.

Извозчик свернул на Университетскую площадь, и я помню, что великолепное здание университета взволновало меня, будто чей-то дружеский привет.