Ниенна. Благословленная Смертью

Мальчишки тут же и след простыл. А троица студиозусов побрела дальше, оглядываясь по сторонам. Но никто из кучкующихся по торговым рядам горожан не толкал ребят и, тем более, не ругал за нерасторопность. Каждому в Ахенбурге известно, зачем на гуляниях столько юных колдунов расхаживает, причем, с раннего утра и строго по трое: боевик, целитель и некромансер. За порядком следят, праздник ведь на носу. Народ пьет, веселится, украшает дом еловыми ветками и тратит на подарки родным и любимым честно заработанное и скопленное за весь прошедший год.

А рядом с деньгами всегда есть те, кто готов поживиться нечестным путем: ограбить зазевавшегося прохожего в подворотне у пивной, срезать тугой кошелек с пояса восторженной барышни, застывшей у лавки с цветочными одеколонами, или же подсунуть влюбленному юнцу, ищущему сюрприз для дамы сердца, копеечный отвар маргариток, выдав его за дорогие эльфовские притирания для белизны лица…

— Курица, значит. Золотые яйца несет, — задумчиво произнес Бродди. — Дамы, вам не кажется, что у нас тут мошенническим духом запахло?

— Может даже в крупных размерах, — согласилась Азали. — Мало ли, сколько он яиц тех продал, и за какую цену. А если же вправду курица золотом несется — то за колдовство без лицензии, а может, и за незаконную торговлю артефактами и редкими предметами. Предлагаю пойти и поглядеть.

— А он нас увидит и кинется в бега, — не согласилась Ниенна. — Может, еще кого-то из наших предупредить, чтобы были начеку? На ярмарке сколько патрулей?

— Минимум четыре, — ответил боевик. — У Альбрехта и Герды команды составные, там адепты с других академий, некромансеров же не хватает. Остальных я не знаю.

— Сообщи им, пусть будут начеку. Мы, конечно, можем притвориться, что хотим поглазеть, а то и прикупить чудное яичко. Но ведь и дураку понятно, зачем три юнца с разных чародейских факультетов шляются вдоль прилавков. Явно же не за тканями да одеколонами явились…

Так оно и получилось. Народ отхлынул от полосатого шатра практически сразу, как студиозусы подошли к его входу. Хозяин, сутулый мужичок хитроватого вида, с поклонами проводил их внутрь, заверяя, что открыт к любому сотрудничеству с властями, и скрывать ему нечего. Торгует честно, продал за утро уже три десятка яиц, с каждого будет уплачен налог в казну…

Однако сам остался у входа, якобы для того, чтобы не пускать постороннюю публику. Ведь она обязательно явится поглазеть на магов и помешает их работе.

В самом шатре царил полумрак, пахло сеном и куриным пометом. На высоком дощатом помосте стояло огромное лукошко с золотыми яйцами. Рядом в гнезде сидела унылого вида рябая курица, повесив голову.

— Вонища-то, как у нас дома в птичнике, — шепнул Бродди. — Но у нас их хоть много было, а тут одна. Неужто столько гадит? И больная какая-то на вид, маменька бы такую в суп пустила, не дожидаясь, пока сдохнет.

— Отличное решение, — фыркнула Азали. — Вероятно, птица простужена или живет впроголодь, а вы ее под нож…

— Не я, — поправил Бродди. — Я животинку всяческую люблю, даже курицу. По детству помню — подойдет она, когда грядки за домом копаешь, червячка из взрытой земли вытащит, прокудахчет тебе чего-то ласковое, и на душе радостно становится. Бошки им рубить не мог потом, надо мной через то вечно ржали…

Он оглянулся по сторонам в поисках чужих ушей. Таковых не оказалось, и он продолжил.

— Я в боевики-то пошел, потому что дома достали, мол, не мужик, а мямля. Ни петуху голову оттяпать, ни кутят в ведре утопить. А я вам так скажу. Вот остроухих, что детвору богине чокнутой жертвовали, истреблять не жалко, хоть заклинаниями, хоть оружием холодным. И жулью всяческому морду на бок сворачивать — тоже. А скотину бессловесную жалко. Чем она провинилась перед человеком? Тем, что заболела или не нужна оказалась?

Азали ничего не ответила, только смотрела на боевика ласково-ласково, и глаза ее непривычно блестели.

Бродди же не замечал бурю чувств своей девчонки, и гневался все больше.

— Вот даже этого жулика взять. Сидит птица в темноте, кормят ее дрянью всякой, иначе бы так не воняло. Удивительно еще, как она яйца несет в таких условиях.

— Может, еще и яйца чужие, а курица просто для убеждения людей. Опутали ее заклинаниями неподвижности, вот и сидит на одном месте, бедолага, — добавила Ниенна.

— Я вам больше скажу, это петух, а не курица, — приглядевшись, вдруг сказал боевик. — Смотрите.

Он аккуратно достал из гнезда нахохлившуюся птицу и поднял к груди.

— Ноги видите? Шпоры — во! Петушиные, зуб даю. Гребень у него небольшой и бледный, так то от голода и холода. И хвост обрезан, гляньте внимательно. Потому как у кур же он коротенький должен быть. А у петухов обычно длинный, красивый, перья до земли свисают…

С улицы раздались шаги, и в проеме показался Альбрехт Вельф. На темных волосах и горностаевой опушке зимнего мундира серебрился иней.

— Ну, что у вас тут? Все-таки жулик?

— Жулик, — кивнул Бродди, продолжая держать птицу в руках. — Петуха за курицу выдает.