НИИ ядерной магии. Том 2

– Теперь я размышляю: почему она бросила нас с отцом, не сказав ни слова? Почему не поговорила ни с ним, ни со мной? Они с отцом были, знаешь, не самой пылкой или романтичной парой. Но мне всегда казалось, что они любят друг друга. И если порчу действительно наложила мама, то за что? Я не представляю, что мог сделать отец, чтобы заслужить такое наказание. А мы с ней, как бы это сказать… Она не отличалась никогда какой-то особой мягкостью. Знаешь, вот эти счастливые мамочки ангелочков – это не про неё. Я мало видел от неё проявлений любви, но уверен, что она как минимум меня не ненавидела. Так себе характеристика отношений матери и сына, но что есть.

Теперь остановился он, повторив тот же жест: придержал Фиму за локоть, чтобы она замедлилась и посмотрела на него. Лицо Фимы было спокойным: Красибор не видел в нём ни осуждения, ни жалости. Только принятие, подобное штилю в море: когда корабль не разобьётся о скалы, но и с места не сдвинется.

– Мне безумно жаль, что с тобой это случилось. Я боюсь за тебя. И не представляю пока что, смогу ли когда-то матери это всё простить. Хочется сказать, что не прощу, но, – он едва приподнял уголки губ, – она моя мама. И это разрывает меня на куски.

Подобные чувства испытывал не он один. Тётушка Негомила порывалась отправиться на маяк и «поговорить» с ведьмой самой, но Фима кое-как уговорила её не делать этого. Обе они понимали, что опасно упускать время. Неизвестно, куда Милица спрячется и как им её потом искать. Но Фима взмолилась не трогать её до того, как они расскажут всё Красибору. «Она же его мама!», – уговаривала Фима. Тётушка же извергала из себя проклятия и казалась непоколебимой, но в действительности тоже сомневалась. Её пыл чуточку остудило ещё то, что клятва, высеченная на её шее, молчала – а значит, смерть Фиме не грозила. Но нападения, травм и страха тётушка Негомила простить не могла и не собиралась. Она была из тех женщин, что успокаиваются только после возмездия. В то время как Фима не спускала с тётушки глаз, чтобы убедиться, что та не ушмыгнула сама, лелея праведную месть. Фимой руководило не то, кем являлась Милица, а то, что это обязательно разбило бы Красибору сердце.

– Ты не должен её ненавидеть, – проговорила Фима.

Голос её чуть дрожал, но из-за волнения и страха пошатнуть этот хрупкий лёд доверия, который разрастается между ними. На такой лёд ступать страшно: слушаешь каждый треск и не знаешь, как лучше поступить: стоять на месте, бежать со всех ног или ступать медленно и плавно.

– А мне кажется, что должен, – жёстко ответил Красибор. Глаза его потемнели.

– Вовсе нет. Я жива, Бажену лучше. Если сегодня у нас всё получится – он будет вне опасности.

– Фима, я ценю твои слова, но ты говоришь ерунду.

– Вовсе нет, – уверенно парировала девушка. – Мне кажется, что и она сейчас испытывает что-то похожее.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился мужчина.

Фима задумалась и, спустя минуту, ответила. Она говорила медленно, подбирая слова.

– Мне показалось, что ей не нравилось то, что она делала. Как бы объяснить… У неё есть причина для всего этого. И эта причина – не желание убить побольше народа, знаешь, – она неловко улыбнулась и пожала плечами. – И главное, ты ни в чём передо мной не виноват.

– Я втянул тебя в это всё.

Фима закатила глаза:

– Ой, ну прямо связал по рукам и ногам да втянул, – она фыркнула. – Я сама втянулась куда посчитала нужным, Крас.

Красибор не стал спорить. Он печально улыбнулся и кивнул, соглашаясь с Фимой. Он не чувствовал облегчения после этого разговора. Не чувствовала его и Фима. Но оба они понимали, что только так могли снова запустить время вокруг себя. Казалось, они шли всё это через кисель, едва переставляя ноги, и этот откровенный разговор помог им выбраться из вязкой жидкости и снова зашагать вперёд. Куда бы они не шли.

Дом кузнецов стоял в берёзовой роще, совершенно безобразный гигант среди изящных гибких стволов. Деревья уже подёрнулись нежнейшей юной листвой, в то время как дом был неизменен: огромное чёрное здание с маленькими окошками, лишённое каких-либо украшений. Оно тянулось тремя этажами к небу, но при этом покрепче вцепилось в фундамент, будто желая поднять толщу земли вслед за собой. Кузня занимала две трети всего здания вширь и два этажа ввысь. Это было единственное помещение с большими окнами для проветривания. Если одновременно открыть все ставни и двери, то оставался один лишь каркас из толстых каменных столбов. Сейчас окна были закрыты ставнями, а массивная двухметровая дверь – плотно заперта.

Фима подошла и решительно постучала по добротной древесине.

– Каракулины, есть кто дома? – крикнула она в замочную скважину и тут же прижалась к ней ухом, надеясь уловить какие-то звуки изнутри.