Ниязбек

– Очень хорошо. А кто при этом будет у власти? Вот вы объявите независимость, а ты думаешь, Ниязбек при этом останется у власти? Ты останешься у власти? А я думаю, что к власти придет Ваха Арсаев. Он, в конце концов, десять лет сражается с русскими. А Ниязбек с ними десять лет целуется. Если деньги будет давать Саудовская Аравия, она будет давать тому, кто сражался с русскими.

Хизри подавленно молчал.

– Ты знаешь, – сказал Панков, – Ниязбек сказал мне уходить. Я мог уйти, дойти до своих и сказать: «Стреляйте по этим уродам из танков». А я вместо этого сижу здесь и гадаю, кто меня убьет. Те или эти. И я это делаю потому, что если случится то, что вы хотите, то здесь будет одна кровавая баня. Резать друг друга будете, только не из-за русских денег, а просто так. Ниязбек уперся потому, что ему хочется оторвать голову не только статуе. Ну скажи – на одной стороне головы Аслановых, а на другой – вы получите половину республики. По-ло-ви-ну. Хочешь «Авартрансфлот» – пожалуйста. Хочешь депутатом быть? Пожалуйста, хоть в федеральную Думу. В какой список хочешь? В «Единую Россию»? Или к коммунистам? Или хочешь в сенат? Хочешь сенатором от Краснодара быть? Или лучше от Красноярска?

Хизри сосредоточенно глядел в стол. Панков понимал, что творится в его душе. Двадцатишестилетний калека из запорошенного пылью Шамхальска выбрался на самую верхушку этой жизни благодаря решимости убивать. Верхушка – это было прочное место в свите самого авторитетного бандита республики и статус депутата народного собрания, которым он так пока и не стал. Теперь ему обещали сенатора от Краснодара и компанию, контролировавшую две трети грузовых перевозок на Каспии.

Хизри встал так резко, что не выпитый им чай расплескался по зеркальному столику.

– Кстати, Хизри, – негромко сказал ему в спину Панков, – дали бы вы мне телефон. Если со мной нельзя связаться, это только на руку вашим врагам.

Дверь за Хизри захлопнулась. Только теперь Панков заметил, что выключатель был хитро спрятан в щели между дверью и стойкой бара, и там же сидела кнопка, которая подымала жалюзи.

***

Телефон принес Джаватхан через сорок минут. Маленькая титановая «Нокия» затерялась в огромной ладони лезгина, как мячик на поле для гольфа. Это был один из телефонов Панкова, номер которого знали только самые близкие люди. Впрочем, обычно он все равно находился у помощника. Как и большинство высших федеральных чиновников, Панков не носил с собой телефона, потому что сотовый, даже когда он выключен, может служить для прослушки. Поэтому федеральные чиновники не любили звонить по сотовым, а звонили по «вертушке». «Вертушку» прослушивали тоже, так что особой логики в этом не было. Зато «вертушка» была престижней.

Джаватхан протянул ему «Нокию» и сказал:

– На. Третий раз звонит. Настырный, как клещ.

Панков взял телефон и услышал в трубке голос своего старого приятеля-олигарха. Того самого, на день рождения которого он так и не прилетел. Было это… Господи! Было это всего вчера.

– Слава, – раздался в трубке веселый голос из Москвы. – Ты че трубку не берешь?

– Спал я, – отозвался Панков и даже, собственно говоря, не соврал, – вторые сутки на ногах. Отрубился просто.

– Отрубился? А что это за пассажир по твоему телефону отвечает?

– Приятель, – сказал Панков, – славный парень.

– Да? Тут этих славных парней по CNN второй день показывают. Один другого краше. Их там что, таких в горах специально выращивают, в одном загоне с баранами?

– Следи за базаром, – резко сказал Панков.

– О как! – Москвич замолчал, потом спросил другим, чуть напряженным тоном: – Ты правда в этом здании добровольно? А то тут разные слухи ходят…

Панков понял, что на самом деле за этим москвич и звонил. И звонил не просто так, а по просьбе.

– Послушай, – сказал Панков, – первое. У меня там больше шансов получить пулю, чем здесь. По крайней мере парочка парней на той стороне вчера пыталась меня замочить, и, собственно, с этого все и началось. И второе. У меня должны быть гарантии, что никакой придурок не пальнет сюда из танка. Потому что под этим зданием сидят уже тысяч двадцать, и если все они террористы, то наше дело плохо. Потому что если в российской республике есть двадцать тысяч террористов, включая женщин и детей, то русским из этой республики пора сматывать удочки.

– Ладно, – сказал москвич, – без обид. У Машки в ноябре день рождения, можешь прихватить с собой этого самого своего приятеля. Он вилкой пользоваться умеет?

Панков выключил телефон. У Джаватхана был хороший слух, а у «Нокии» – сильный динамик, и Панков боялся, что лезгин слышал весь разговор.

– Мне нужна спецсвязь, – сказал Панков, – я со штабом поговорить должен.

Лезгин кивнул, но не двинулся с места, а так и продолжал сидеть в кресле, вытянув длинные сильные ноги в камуфляжных штанах.

– Ты правда воевал в Чечне? – спросил Панков. Кивок.

– А русских убивал? Снова кивок.

– На фронте или пленных тоже? Джаватхан думал довольно долго.

– Там нет линии фронта, – сказал Джаватхан, – и пленных тоже нет. Есть только враг.

– И почему ты перестал воевать?

Джаватхан помолчал.