Ника

— Пока все. — Печник привалился спиной к стене, угомонился.

Венков продолжал непривычно для колхозников свободным тоном, как-будто беседовал за чаем с друзьями:

— Об этом говорить уже поздно, Прохор Степанович. Видите ли, какая штука. Например, существует закон. Можно говорить о его несовершенстве, не его надо выполнять, нарушать нельзя. Так и с объединением колхозов. Раз объединились, значит, надо работать и жить сообща, не корить, кто был беднее. Теперь все три села — это один колхоз и что сработали усачевцы, лапшовцы, андреевцы — все идет в общий котел.

— Так, конечно, — вслух согласился Прошка.

— Так вот, товарищи, с чем закончили мы год? Урожайность зерновых культур на два центнера ниже запланированной. Сухое лето было, дожди вовремя не выпали, удобрений мало внесено. Недобор зерна — недобор и денег. План по сдаче зерна государству все же выполнили. Семенной фонд засыпали и страховой создали. Остался хлеб на трудодни. По килограмму можно бы выдать. На партийном собрании мы обсуждали этот вопрос. Сочли возможным выдать по шестьсот граммов. В прошлом году было выдано по двести граммов. Увеличение заметное. Остаток зерна сдать государству сверх плана, а на выручку купить комбикорма. Силоса до весны не хватит, сена тоже маловато. Опять падеж скота допустить? Нельзя.

Последнее слово Венков произнес твердо и даже пристукнул кулаком по столу. И тут же посыпались, как картошка из опрокинутого ведра, возгласы наперебой:

— Лишний скот прирезать.

— А мясо раздать на трудодни.

— Все равно дохлых актировать придется, так лучше съесть.

Поднялся веселый шум, гвалт.

— Погодите! — Плотное тело Венкова по-молодецки выпрямилось, как у солдата в строю. — Погодите! Прошу!

Нескоро улеглись беспорядочные выкрики, разговоры, но даже после того, как Венков снова смог говорить, среди тесно сидевших людей продолжалось возбужденное оживление.

— Прирезать скот нетрудно. Для этого не надо много ума. Но на этот легкий путь становиться нельзя. Это означало бы обеднять себя заранее, подрубать корни роста в будущем. Да и власть не позволит. Увеличивать надо поголовье, а не уменьшать.

— А деньгами сколько плантуете на трудодень? — спросили из соседней комнаты, из-за спин сидящих в дверном проеме.

— В прошлом году сколько было? Помните? Двадцать копеек. А нынче можно выдать по семь гривен. На сколько процентов рост? — Венков выжидательно посмотрел за дверной проем и, не получив ответа, сел, опять положил руки на стол. — Предстоят нам большие расходы. Надо строить, поднимать хозяйство на новых началах. Каменные скотники, водопровод, ясли и детский сад… многое надо создавать. Производственный план и смету будем обсуждать особо. Это зависит от того, утвердят ли колхозники оплату на трудодни. Сумеем ли мы разъяснить им, что можно все проесть, все прожить… а можно временно в чем-то укоротить себя, чтобы потом стало лучше. Прошу высказываться.

— Дайте скажу. — Со стула поднялась заведующая свинофермой Анна Семеновна, поправила раскинутый по плечам и спине пуховый платок — зависть сельских модниц, вздернула скобочкой верхнюю губу, глубоко вздохнула. При электрическом свете, когда на улице еще серели сумерки, она стояла спиной к окну, нечетко очерченная, и глаза ее были подернуты потаенной бархатной чернотой, голос зазвучал не по-женски твердо:

— Мы, коммунисты, понимаем… для развития хозяйства нужны капиталовложения. Мы будем агитировать за это не только на собраниях, но и на своих участках работы. Но есть у нас семьи… Вдовы с детьми… мужья на фронте погибли. И работают, а трудно им. Не заработать много без специальности-то. Как с ними быть? Жалость ведь берет.

По лицу Анны Семеновны пробежала тень, она села.

Слова попросил Тимофей Варнаков, председатель сельского совета. Узкое удлиненное лицо его, как всегда, было румяное, а лоб с глубокими залысинами — снежной белизны. Говорил он сидя, опершись локтями на колени:

— Права Анна Семеновна. Есть у нас семьи в нужде. Работник — одна бабья сила, а ртов четыре, а то и пять. Им ведь, как галчатам желторотым, только знай подавай. Надо как-то о них подумать, что-то сделать.

Когда он умолк, Венков, не дожидаясь других выступлений, сказал:

— Семьям погибших фронтовиков надо помогать. Одиноким старикам тоже. Я не всех усовских и лапшовских знаю. Не каждая ведь семья погибшего в нужде.

— Правда, — кивнул Варнаков.

— Поручим трем-четырем членам правления взять список семей погибших фронтовиков и дать по каждой семье обоснованное заключение: доход на душу и прочее. На правлении рассмотрим и окажем единовременную помощь тем, кто в самом деле нуждается. И еще инвалидов войны и труда не забыть. — Венков взглянул на Прошку. Тот по-своему понял этот взгляд и хмуро бросил:

— Меня не включайте в этот список: в помощи не нуждаюсь, сам зарабатываю.

— Просьбу удовлетворим, — с улыбкой пообещал Венков, и все рассмеялись. — Так кому же поручим заняться семьями погибших фронтовиков?

— Бригадирам всех трех бригад, — предложил Варнаков, — а в помощь им по комсомольцу.

Венков повернулся к секретарю комсомольской организации Славке.

— Как?