Ника

«Твое письмо, дорогая мама, все состоит из одних вопросов, а о себе почти ничего не пишешь. О нашей жизни тебе расскажет агроном Сергей Васильевич Перепелкин, бывший папин студент. Теперь пришлось им вместе работать. Он поехал на областное совещание и навестит тебя по просьбе папы. Жена агронома учительница, директор средней школы. Они тут уже обжились.

Мы тоже устраиваемся. Столовой в селе нет, обед готовим сами. Едим пшенку, картошку, молоко. С мясом туго. Если кто из колхозников забьет свинью или овцу, — так на месте не продает, везет на базар. Общественный скот резать запрещено.

У папы есть мука простого помола, хлеб нам печет одна старушка. Хлебом-то здесь не торгуют. В совхозе, недалеко тут, продают хлеб, но только тем, кто работает в совхозе, по списку. И ограниченно, по норме. А ведь карточки отменены десять лет назад.

Мама! Я потом допишу письмо, а то сейчас к нам в гости старики и старухи придут. Это — выдумка отца, что-то вроде хождения в народ. Как бы ни чудил отец, а его тут не полюбят. Дело в том, что он получает большое жалованье, независимо от того, уродилось или не уродилось, дохнет или множится скот».

Венков мельком взглянул, как сын убирал в ящик стола бумагу и ручку.

— Ты чем занят, Алексей?

— Письмо маме писал.

— Давай шуровать, а то скоро гости придут. Сбегай к завхозу за солеными огурцами. — Венков торопливо выкладывал на стол свертки из сеток и карманов.

Когда Алексей вернулся, Николай Семенович уже накрыл стол и поставил бутылки под белой головкой, на две табуретки положил доску, прикинул, сколько человек на ней усядется.

— Алеша, положи карамелек побольше, тех, что я с совещания привез. Старушки любят сладкое.

К приходу гостей успели со всем управиться. Старики и старушки оказались людьми аккуратными, пришли в назначенное время. Все они были одинокие, жили в своих домах и теперь, собравшись под одной крышей, настроились на праздничный лад.

— У тебя, Николай Семеныч, день рождения, а может, еще что? А? — часто моргая красными веками, спросил старик Аверьян. Длинную белую бороду его местами припорошила прозелень, будто осыпало нюхательным табаком. — Мы пришли безо всего, без гостинцев, так ты уж того… не обессудь.

— И правда, — подхватила Матрена, — иду в гости, а и не подумаю своей головой: гостеванье-то спроста ли? — Она повела на Венкова острые глаза. — Не утерпела, принесла вот бидон квасу. Уядренел в самый раз, в нос так и шибает.

Николай Семенович понял эти разговоры, как старые деревенские церемонии: ведь говорил он им, что приглашает посидеть для близкого знакомства, побеседовать за чайком о жизни.

— Дорогие гости! Любой из вас годится мне в отцы и в матери.

Гости заулыбались: почтительность хозяина понравилась.

— Позвал я вас к себе, чтобы получше познакомиться.

Старики и старухи закивали в знак благодарности.

— Сам я тоже стану стариком, если доживу.

— Правда истая.

— Доживешь… и незаметно, скорехонько.

— Вот и давайте выпьем по рюмочке за старых людей, поработавших на своем веку.

В руке Николая Семеновича сверкнула бутылка, водка забулькала в рюмки.

Степенно, как и подобает вести себя знатным гостям, старики осторожно держали рюмки в дрожащих щепотях.

— За хорошую жизнь!

Выпили, шумно выдохнули из раскрытых ртов винный дух, потянулись к закуске. Аверьян сосал половинку соленого огурца, жаловался.

— Жевать-то нечем. Бяда-а!..

— А почему зубы не вставите? — спросил Венков.

— Зубы-те? — Аверьян положил огурец на край тарелки, вытер рукой рассол с бороды. — Хлопотное дело. В район ехать надо, расход… Куды там!..

— Мне в Москве обе челюсти смастерили. — Матрена растянула морщинистый рот, обнажив два ряда неестественно белых зубов, ткнула в них крючковатым указательным пальцем. — Сын это мне уважил… И горюшка не знаю. А удобь-то какая! Хошь — вынь да в кружку с водой положи, хошь — обратно в рот воткни.