Ника

Даже под самой маленькой крышей,
Как бы она ни была бедна, —
Живут свои мыши
И своя судьба.

И подумал: «Непросто считаться с каждой судьбой, а надо…» В уме его созревали мысли о близком и далеком будущем деревни и виделось до того широко, что становилось и радостно и жутковато: хватит ли его сил?

13

Стояли серые, безветренные грустные дни. Пала на землю первая изморозь, порой робко летели снежинки, задувал студеный ветер, мел по земле пыль. В зеленом покое озимых полей, осыпанных инеем, стояло безмолвие. Изредка прошумит по мерзлому проселку грузовик, и опять наступит тишина.

В эту пору Ника любила сидеть дома, вязать пуховый платок, читать и думать, думать без конца. О чем только не передумала она в тишине под стук ходиков! О своей будущей жизни, которая рисовалась в ярких красках, о необыкновенно сильной любви, полной таких страданий, что при одном воображении у нее до боли сжимало сердце и глаза блестели слезой. Часто вспоминалась ей работа на ферме. Отдаленные временем, те дни казались теперь лучше, ярче, значительнее.

Тогда каждый день просыпалась она с сознанием, что у нее есть обязанности перед большим общим делом, что она нужна другим. Пока мать топила печь, она убиралась в доме, таскала тяжелые ведра с водой, потом спешила на ферму, а вечером шла домой радостно-спокойная, знающая, чего стоит прожитый день. Дома ее уже ждали родители. Тепло плыло от печи, вкусны были щи, утолял жажду малиновый чай с розоватым топленым молоком. Уставшее тело сомлевало, и сладко было лежать на постели, раскинув руки. Засыпала Ника не сразу, все вспоминала что-нибудь из маленьких событий, вдруг осветивших жизнь несильным, но светлым лучом. Тогда она жила в новом мире — в мире беспокойства, общего веселого волнения, тревожной радости.

Теперь все это ушло, оставив в душе приятные воспоминания, к которым примешивалось неясное чувство то ли неудовлетворенности, то ли недовольства собой. При всей неопределенности этого чувства его не могло заглушить сознание гордости, что она доказала свою способность работать не хуже других…

Как-то в середине дня прибежал Славка. Пропахший бензином, с испачканными в масле руками, он выпалил:

— Завтра приходи в школу. Вечером, в шесть часов.

— Зачем?

— Председатель собирает молодежь. Очень просил всех прийти. Наверно, перед собранием о распределении доходов хочет молодежь обработать, на нас опереться.

— Ах! — Ника выгнула поясницу. — Я подставлю ему свое плечо, пусть обопрется. — Ха-ха-ха! — Смех ее рассыпался так грубо, что Славка покачал головой.

— Ну ты и…

Поняв, что с шуткой она переборщила, Ника вдруг стала серьезной.

— Это я так. Приду на собрание.

— Ну, я побегу, надо всех известить.

* * *

Школьное здание построено давно в расчете на семь классов, после войны школу сделали десятилетней. Чтобы выкроить дополнительные помещения, понаставили перегородок. Самый большой класс был первый. В нем и собралась молодежь.

За учительским столиком сидели Венков и директор школы Валентина Михайловна Перепелкина, небольшая, плоскогрудая, в очках с толстыми стеклами.

Венков, в выходном костюме, в галстуке и белой рубашке, весь сияющий торжественностью, откашлялся.

— Ну вот, ребята, мы и собрались. И хотя очень уж некогда тратить время на разговоры, а надо.

Николай Семенович вздохнул, задумчиво покрутил двумя пальцами коричневую бородавку на левой скуле. Алексей понял: отец волнуется.

— Сначала я скажу, а потом вы. Согласны?

В ответ загудели неразборчивые голоса.

— Великая Отечественная война, которую вынуждена была вести наша страна, подобрала самых спелых мужчин. Да и не только мужчин: немало девушек и женщин отдали свою жизнь за Родину. Об этом вы знаете, я только напоминаю вам. Некоторые из вас в войну были подростками, а некоторые родились уже после войны. Пройдет немного лет, и ваше поколение составит главное ядро нашего народа. Большинство населения будет молодежное. А это значит, что все перейдет в ваши руки… Для примера приведу наш колхоз, три села. Сейчас в них больше всего людей от пятидесяти лет и старше да детей до пятнадцати лет. Через десять лет старых людей будет меньше, пожилых совсем мало… кто должен был стать пожилым, полегли на фронте… А подрастут те, кому сейчас десять, пятнадцать лет, а кому двадцать, двадцать пять — станут самым стволом, на котором должно все держаться.

Говорил Николай Семенович медленно, как привык читать лекции студентам, чтобы ни одно слово не проглотить, не сжевать. При этом он смотрел в лица слушателей, стараясь встретиться с глазами, увидеть, вникают ли в его слова, не думают ли о постороннем.

Сейчас он не уловил блуждающих взглядов: значит, слушают.