Никакой власти. Теория и практика анархизма

В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, наиболее остро угроза анархизма ощущалась в европейских автократиях. Как правило, интенсивность репрессий против социалистов коррелировала с показателем живучести феодальных систем землевладения: наименьших результатов революционеры достигли в Испании, Германии и России, а наибольших — в Англии, Франции и Швейцарии. Также международная кампания по объявлению анархизма вне закона наиболее усиленно велась в имперских державах — Австро-Венгрии, Германии и России. Однако сама неприязнь по отношению к анархизму была практически одинаковой повсеместно. Международная напряженность, вызванная готовностью английского, французского и швейцарского режимов терпимо относиться к анархистам как к политическим беженцам, была вызвана в равной степени как европейскими политическими играми, так и верностью либеральным принципам. События XIX века делали это все более очевидным. Со временем либеральные режимы стали проявлять нетерпимость к анархистам, ужесточая правила предоставления убежища и все неохотнее присваивая политический статус тем, кто сопротивлялся экстрадиции. Либеральные режимы чувствовали себя гораздо менее уязвимыми по отношению к революционному давлению, чем автократии, однако реакция на Парижскую коммуну и Хеймаркетский бунт показала, насколько жестоким и агрессивным было отношение к анархистам. И подобное происходило всякий раз, когда анархистам удавалось организоваться. Пытки активистов, заключенных в Монжуикскую крепость в Барселоне в 1892 году, расстрел просветителя Франсиско Феррера в 1909 году, казнь в 1911 году 12 японских анархистов за упоминание в разговорах самой возможности причинения вреда императору, казни Джо Хилла в 1915 году и Сакко и Ванцетти в 1927 году по сфабрикованным обвинениям в убийствах — вот лишь некоторые из наиболее известных примеров, когда репрессии использовались для подавления анархистской оппозиции.

Крах МТР, Парижская коммуна и Хеймаркетский бунт последовательно вывели анархизм за рамки традиционной политики и норм лояльности. Требования к новым членам, установленные Вторым интернационалом, еще сильнее акцентировали отказ анархистов от участия в общепринятой политической жизни. Анархизм быстро превратился в идеальную модель для изучения терроризма и остается ею до сих пор. Современный терроризм, как пишет один из ведущих исследователей, «зародился во второй половине XIX века в виде стратегии, принятой анархистскими группами… для замены пропаганды террором»45. Подобные утверждения подкрепляются примерами из общественной жизни. Анархисты создают впечатление «утопических хилиастов[6], подталкиваемых к насилию собственным свободолюбием»46. Анархизм символизирует «вид терроризма, представляющий насилие ради самого насилия — иррациональный удар… который, по всей видимости, не имеет никакой тактической или стратегической цели, кроме чистого выражения отчуждения, гнева и ненависти»47.

Это враждебное толкование анархизма повлияло и на предвзято-тенденциозную оценку широкой публикой и специалистами-экспертами его идей, идеалов и ценностей. Если анархисты считали Парижскую коммуну и судебный процесс по Хеймаркетскому делу моментами героического сопротивления, ясно показавшими государственную тиранию и повлиявшими на формирование политических убеждений, то их оппоненты относились к этим событиям как к примерам бессмысленной разрушительности идей анархизма. И в течение XIX века все усилия анархистов привлечь внимание к бесчинствам и жестокости государственных систем, как правило, встречали сопротивление.

Три первых буржуазных классификатора и интерпретатора анархизма

Было бы неверным утверждать, что исследователи XIX века ставили перед собой цель создать стереотип анархиста-бомбометателя, хотя из истории Майкла Шаака, описывающей период после Хеймаркетской бойни, следует именно это. И все же подтекст иррациональности и фанатизма в значительной степени определил ранние оценки анархизма; попытки объяснить деструктивность доктрины почти неизбежно вели к усилению негативного отношения и недостаточному ее пониманию. Независимо от того, сосредоточивались исследователи на действиях, идеях и характерах отдельных анархистов или же на совокупности идей, анархизм толковался как девиантная идеология. Рассматривая анархизм в контексте постреволюционных идей, его иногда представляли как часть более длительной истории утопизма и милленаризма. Такое толкование позволяло объяснить тенденцию анархизма к физическому насилию, а также поставить на нем клеймо сугубо европейского феномена.