Никакой власти. Теория и практика анархизма

Подход анархистов к истории своего движения также ослаблял анархический евроцентризм. Кропоткин считал, что анархизм — это политика народа, а движения, возникшие в XIX веке, представляют собой всего лишь современные проявления той политики, которую можно обнаружить в любом уголке мира и в любом историческом периоде. Анархическая мысль, утверждал он, появилась задолго до выхода книги Прудона «Что такое собственность?» и возникновения европейских анархистских движений в 1870-х годах. Отстаивая свою позицию, Кропоткин отвел центральную роль в анархизме принципам индивидуального суверенитета и сопротивления. Эти принципы, согласно его утверждениям, явственно прослеживались еще в Древней Греции и Китае. Их носители не были анархистами, но они придерживались политики, которую сегодня разделяют анархисты. Рассматривая анархизм как сопротивление вертикальной иерархической структуре, Кропоткин приводит примеры анархистских движений в раннем христианстве и буддизме.

В представлении Кропоткина, анархия подразумевает оспаривание норм и эксперименты с новыми формами мышления, выражения и коммуникации, подрывающими устоявшиеся иерархии. Она присутствует во всех сферах человеческой деятельности: культурной, социальной и политической. Таким образом, анархия, наряду с экономикой, охватывает индивидуальные и коллективные действия в искусстве, литературе и науке, но при этом не является приоритетно связанной с чем-то одним из перечисленного.

Рудольф Рокер позаимствовал концепцию Кропоткина о вневременном всеобщем сопротивлении, чтобы создать эволюционную историю Европы, начиная с Французской революции, и описать развитие анархизма в среде отраслевых профсоюзов и синдикалистского движения конца XIX — начала XX века. Вольтарина де Клер, писательница и педагог, работавшая в Филадельфии, применила другой подход и проследила связь анархизма с революционным республиканизмом, возродив некоторые темы, поднятые анархистами Хеймаркета. Так, если Рокер исследовал, каким образом анархические идеи подхватывались массовыми низовыми движениями, то де Клер изучала влияние на анархизм культурных контекстов. В разных местах анархизм проявлялся по-разному. Например, в Америке он уходил корнями в местные традиции — движение сопротивления тирании и милитаризму за свободу и независимость.

Эти различия в точках зрения, разнообразие историй и альтернативные суждения об анархистских принципах помогли сохранить определение анархизма открытым. История МТР навсегда связала анархистов с защитой децентрализованной федерации как средства самоосвобождения. Эта позиция, носившая общий характер, конкретизировалась в критике преобладающих религиозных, автократических, либеральных, республиканских и социалистических доктрин. В отдельно взятых географических регионах она проявлялась по-разному и была обусловлена тем, как анархисты реагировали на возникающие перед ними препятствия. В последнее время все больше внимания уделяется давно забытым историям, которые лишь подтверждают, что анархизм выходил далеко за рамки деятельности горстки активистов в Западной Европе и с самого начала был транснациональным явлением57. Историки, исследующие неевропейские идейные концепции, также утверждают, что можно говорить об анархизме среди коренного населения в тех регионах мира, до которых европейские анархисты XIX века добраться так и не смогли58. С одной стороны, анархизм привлекал в свои ряды людей с очень четкими, порой шаблонными представлениями о политике и принципах. Шарль Малато отмечал, что «рабочий-философ» Жан Грав, редактор культовой франкоязычной газеты La Révolte, «крайним догматизмом своих суждений… способен вывести из себя»59. С другой стороны, анархизм привлекал активистов, не заинтересованных в формулировке идеологических позиций. Вместе они создали обширный массив литературы, которая, однако, не являлась теорией. Не было ни партии, ни согласованной политики, ни философского канона. Ни богов, ни господ — только обилие лидеров, идей, предложений и инициатив.

Глава 2. Культура

Анархистская критика государственного устройства как формы беспорядка не нова. Ближе к концу пьесы король Лир говорит[7]:

«Сквозь рубище порок малейший виден;

Парча и мех все спрячут под собой.

Позолоти порок — копье закона

Сломаешь об него; одень в лохмотья —

Пронзит его соломинка пигмея.

Виновных нет! Никто не виноват!

Я оправдаю всех: да, друг, я — властен

Всем рты зажать, кто станет обвинять!

Купи себе стеклянные глаза

И, как политик гнусный, притворяйся,

Что видишь то, чего не видишь»60.