Но Лактанций гораздо больше оратор, чем философ или богослов, и, как замечает Иероним, более умело опровергает заблуждение, чем устанавливает истину. Доктринальное содержание его произведений, как и произведений его учителя Арнобия, очень туманно и неудовлетворительно, и он не принадлежит к более узкому кругу отцов церкви, ее авторитетных учителей. Папа Геласий причислил его труды к апокрифам, то есть произведениям, не принятым церковью.
Несмотря на это его «Установления» по причине их изящного слога были любимым чтением и, как говорят, переиздавались более ста раз. Его ошибки и заблуждения в изложении истин христианского учения не доходят до уровня ереси, но в основном объясняются несовершенным и неустановившимся состоянием церковного учения в то время. В учении о грехе он граничит с манихейством. В антропологии и сотериологии он следует синергизму, который, до Августина, был почти универсальным. В учении о Троице он, как большинство доникейских отцов церкви, субординационист. Он учил
Его самый важный труд — «Божественные установления», защита христианства и емкое опровержение язычества, которое помогает лучше узнать христианство образованным слоям общества и превозносит его путем учености и привлекательного стиля[2074]. Похоже, он начал этот труд во время гонений Диоклетиана, но позже расширил и улучшил около 321 г., когда посвятил его императору, которого славит как первого христианского правителя[2075].
Также апологетической задаче посвящен его труд
В книге
В трактате
До нас также дошло от Лактанция несколько
§174.
I. S. Hilarius Pictaviensis:
1693, 1 vol. fol. To же самое издание, расширенное и улучшенное, Scip. Maffei, Verona, 1730, 2 vols. fol. (репринт Venice, 1749). Еще одно издание Fr. Overthür, Wirceburgi, 1785 - '88, 4 vols.; также Migne, Petit‑Montrouge, 1844 - '45, 2 vols.
II.
Иларий из Пуатье или Пиктавийский, называемый так по месту своего рождения и последующего епископства в юго–западной Франции, чтобы отличать его от других лиц того же имени[2080], сыграл особую роль в арианских спорах благодаря своему твердому исповеданию и могущественной защите ортодоксальной веры, — поэтому его называли «Афанасием Запада».