Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

В каждой находящейся в состоянии конфронтации стране позиции «ястребов» необычайно сильны. И они делают все, чтобы противостояние не сменилось разрядкой, мирным сосуществованием, к которому призывал отец и, по всей видимости, склонялся президент Эйзенхауэр.

Чем встреча в Париже и последующий визит Эйзенхауэра в СССР пугали «ястребов»? О чем отец и американский президент могли там договориться? «Ни о чем», — утверждают американские и пристраивающиеся к ним в кильватер российские историки. Именно эта безысходность якобы и побудила отца взорвать совещание изнутри. Ему просто оказалось не о чем говорить с американцами.

Любопытная позиция, и она требует осмысления.

Скептики не так уж и не правы: о всеобщем разоружении стороны в Париже договориться не могли, — уж очень расплывчатой оставалась вся эта концепция. Не могли они договориться и о Германии. Позиции США и Советского Союза не сближались, каждая из сторон соглашалась на объединение только на своих условиях. К тому же, за каждым шагом президента Эйзенхауэра внимательно следил канцлер Конрад Аденауэр. За отцом так же внимательно наблюдал Вальтер Ульбрихт.

Европейские страны, особенно Франция с Англией, не открыто, а исподтишка противодействовали объединению Германии. О том, что Франция не хотела бы граничить с единой Германией (статус-кво ее устраивает больше), доверительно сказал отцу на переговорах в Рамбуйе в 1960 году президент Шарль де Голль. О том же, еще раньше, не раз заявлял Уинстон Черчилль, намекали в разговорах с глазу на глаз британские премьер-министры — Антони Иден в 1956 году и Гарольд Макмиллан в 1959-м. Они не хотели вновь обрести могущественного «союзника» в центре континента, ни просоветского, ни проамериканского. Конечно, в официальных документах обе страны обозначали свои позиции иначе, дипломатия не оставляет следов.

Казалось бы, у «ястребов» не было ни малейших оснований для беспокойства.

Не верно! Основания для беспокойства имелись, и немалые.

И президент Эйзенхауэр, и отец сходились в одном: они искренне стремились остановить ядерные испытания. Оба они о войне, о ее ужасах знали не понаслышке. Отец, переживший окружение немцами Киева в 1941, поражение под Харьковом в 1942, прошедший сквозь огонь Сталинграда и Курской битвы в 1943, не хотел и не мог допустить повторения беды. Отец, вопреки военным, уже объявлял об односторонних мораториях. Последний из них в мае 1960 года строго соблюдался Советским Союзом. К сожалению, американцы на его призывы реагировали кисло, а свои давили изо всех сил.

Я не берусь столь же категорически судить о генерале-президенте Дуайте Эйзенхауэре. Но то, что я знаю о нем, свидетельствует: войны он не хотел, понимал, что с ядерной войной шутить не стоит.

К тому же, в ноябре 1960 года в США предстояло избрать нового президента, второй срок Дуайта Эйзенхауэра заканчивался. Завершить его хотелось чем-то исторически значительным. Договор с СССР о запрещении ядерных испытаний просто идеально подходил для этой цели.

Встречи в Кэмп-Дэвиде показали, что оба политика куда легче находят общий язык в приватных беседах, чем за столом переговоров.

На подобной неофициальной встрече в Париже, в перерыве между переговорами оба лидера вполне могли наедине, вдали от любознательных ушей, в принципе договориться, что с испытаниями пора кончать, а формальный договор подписать в следующем месяце, во время визита Эйзенхауэра в Советский Союз в июне 1960 года.

Американские «ястребы» наверняка учитывали «слабинки» своего президента, как и советские военные опасались «опасного миролюбия» своего главнокомандующего. И те и другие стремились «в интересах безопасности своих стран» не допустить «предательства национальных интересов».

Послать разведывательные самолеты, а еще лучше сбить один из них, чтобы улики оказались неопровержимее, и сопроводить это соответствующими жестко-бескомпромиссными заявлениями Государственного департамента — вот что не могло не сделать своего дела. И сделало.

К изложенной выше реконструкции разворачивавшейся вокруг Парижской встречи четырех держав интриги меня подтолкнули аналогичные «логически обоснованные» умозаключения западных политологов и историков. Они, естественно, искали отгадку на нашей, советской стороне. Появилась версия о возникновении в те дни серьезных расхождений в советском руководстве, давлении на отца справа, предопределившем срыв совещания. В рассекреченных ныне документах, включая конспективные записи происходившего на заседаниях Президиума ЦК, отсутствуют какие-либо следы разговоров на эту тему. Все они свидетельствуют о единогласной поддержке позиции Хрущева. Но политологи с историками — народ упрямый, уж если что-то вошло им в голову… Подобная точка зрения мне представляется в своей основе ошибочной, уводящей нас в сторону.