Никита Никуда (СИ)

- И что вам за нужда в нашей внешности? - подхватила другая, с широким, словно калмыцким, лицом. - Совокупляемся мы с идеями. Сношаемся посредством слов. Внешность тут не имеет значения. Многие умы даже в Европе, а не только у нас, состоят с нами в интеллектуальной близости.

- Как же вы представляете себе это сношенье? - довольно иронически спросил я.

- Ну, поболтать, что-нибудь помусолить, помуссировать мысль. Заморить вашего червячка. Да вы особо не заморачивайтесь, пенис дырочку найдёт.

- Каков каприз, таков и сервис, - в рифму сострил кондуктор.

- Изменить ваше и наше мышление к лучшему. Познав одну из нас, познаешь себя, - сказала она, очевидно, рассчитывая, что охваченный такой охоткой клиент так и кинется.

Самопознанье мне было, конечно, свойственно, но сразу весь открываться себе я не спешил. А то откроешь в себе такое, что и не рад будешь. Или можешь неправильно себя понять. Но про этих мегер я, кажется, понял. Эти шлюхи, действуя хитроумно, мужчин двояко заманивали. В зависимости от сорта клиента, от настроенья конкретного пользователя, от сопутствующих обстоятельств и обстановки вокруг. От того, говоря коротко, умственность в нем преобладает или любовь. Или разум, к которому - как они про меня поняли - я все более твердо склонялся. И они, действуя совокупно, не менее твердо старались меня с этого пути сбить.

- Во что б превратилось радость существования, если б в основе жизни разум един лежал, - сказала широколицая, - а не влеченье полов друг к другу. Достаточно вам напомнить роман Евы со змием.

Я действительно, чувствовал себя едва ли не Евой, искушаемой этим клубком змей.

- Оглянитесь вокруг, - принялась за меня высокая. Я, послушно ей, оглянулся. Эта Афродита с площади уже начинала вертеть моей головой. - Нет здравого смысла в радости, пенисе, пении птиц. Радость вам с точки зрения разума обернется глупостью. Пенье - пошлостью. Пенис - ересью. Ах, даже извилина накаляется, когда об этом задумываюсь.

В этом лице, где сосредоточилось три в одном, был излишек самоуверенности. Так что хотелось трахнуть по ней кулаком, а не чем иным.

- Возможно, не стоит тебе этой извилиной надолго задумываться, - сказал я. - Даже если она самая извилистая из всех твоих.

- Сегодня у нас праздник радости и ликования, - сказала та, что даже в бедрах была не столь широка, как в лице. - Ожидаются торжества по всей территории. Будут оды этому городу. Всем подадут блины. Самолет станет делать петли.

- По какому поводу? - спросил я.

- По поводу торжества порнократии.

Нет, сказал себе я, власть этих шлюх над городом им не удастся и на меня распространить. Я огляделся еще раз. Уныло вокруг. И никаких торжеств по поводу торжества мной замечено не было.

Если у них таковы праздники, то каковы будни? Лучше уж смерть тут же принять, чем такую собачью жизнь.

- Жизнь - совсем не то, что думают о ней собаки, - сказала широколицая. - Мы же с вами лишь немного умнее собак.

Если жизнь такова, то какова же у них смерть?

- Мне эту мысль один старичок подбросил, - продолжала широколицая. - Пихучий такой старичок, в качестве уплаты за мои услуги. Правда, растолковать мне ее как следует он не сумел, потому что не смог. Но ассимилировав эту мысль, я использовала ее в одном из своих рефератов. Так что если у вас с деньгами туго, тоже можете вместо денег подбросить какую-нибудь мысль.

- Так в чем же состоит ваша интеллектуальная деятельность? - спросил я.

- Ясность с вами! Да мало ли? - воскликнула широколицая. - Да без нас земля сойдет с круга. Или станет вертеться вокруг луны, дура.

Луна - это, помнится, в поднебесье. В качестве интеллектуала я не добирался до таких высот.

Тут уж они наперебой принялись мне свои мысли впаривать. Как я ни пытался, настроив ухо востро, во что-нибудь вникнуть, не понял из них ни аза. Тем более, что гвалт поднялся такой, что не всякое слово и разобрать-то было возможно.

- Свобода - это когда все можно, но возможности нет.

- Какая же это свобода, девчонки? Это импотенция.

- А если возможности есть...

- ... то какая ж это свобода?

- Нет возможности без взаимности...

- Ни хрена себе, Романсыч, - шепнула Маринка. - На какого ж любителя такая любовь?

- Это работа, а не любовь, - услышала ее шепот высокая. - Хотя эротически, конечно, любовь, а фактически - это творчество.

Основной моей мыслью в данный момент была не дать себя заморочить. Однако перепирались они более всего друг с другом. Я даже подумал, что они все лица изорвут друг дружке, хотя и так имели их так себе, не Бог весть.

Словосношенье, словоснованье, словоложество... Я бы всё эту чернокнижие словосожженью предал.

Однако и времени они, гимнософистки румяные, зря не теряли. За разговором я не заметил, как мы оказались окружены. Прорваться сквозь это кольцо с больной, напуганной поваром - до дрожи в ногах - лошадью, не представлялось возможным.

- Отпустите лошадь и женщину, - попросил я. - И тогда, поскольку денег не густо, я уединюсь с самой грошовой из вас.