Никита Никуда (СИ)

- Так пускай оно государством будет, а не козлом

- Было бы странно, а то и катастрофично для них, если б козлы отказались козлами быть.

- Пусть. Народ на своем осле сам придет к своему счастью.

- Да ну тебя, Пёс.

- Иди ты, Лис.

- Ну, вот и поговорили. Бога вспомнили. Государство похаяли. Женщин вниманием не обошли. С тех пор, как покинул стойло, так редко удается поговорить. Не с кем поделиться мыслями. Это хорошо Тоня, что ты меня нашел. Давай-ка я отдохну, а ты пока мне венок сплети.

Ослик прилег в тени с краю поляны, подмяв под себя травы, а Антон проворно и на удивление ловко скрутил из длинных стеблей венок, искусно вплетя в него желтые одуванчики, так что они составили подобье золотого нимба, когда он занес венок над своей головой, чтобы его примерить.

- Не делай этого! - вскричал осел и даже вскочил со своего ложа на все четыре.

- Почему? - удивился Антон, опуская венок на голову.

- Сам себе ослом покажешься. Ну вот... - огорченно сказал осел.

Пространство перед Антоном качнулось. Стволы устремились вверх, а почва вдруг стала ближе, он почти уперся носом в нее. Трава защекотала ноздри, он чихнул и зажмурился. Зуд не проходил, он чихнул еще и еще, а когда открыл глаза, то долго даже удивиться не мог, тупо уставившись на свои ослиные мослы. Копыта попирали дерн. Он даже порадовался на свое переднее правое, коровье, какого у предыдущего осла не было, и не сразу сообразил, что прекратился как человек, превратившись в осла.

- Я же тебя предупреждал, - сказал кто-то голосом прежнего ослика.

Этот кто-то сел на него сверху. Антону показалось, что спина его под тяжестью седока прогнулась. Он хотел вслух выразить удивление, но сказал только: И-а.

- Сказав И-а, отвергаешь прошлое, - сказал всадник. Лица его видеть Антон не мог, а видел только колено, которое ткнуло его в бок, пришпоривая. - Да не расстраивайся ты так. Тело всего лишь земной облик души. Может, так-то оно и к лучшему. Выдави из себя господина - исчезнет раб.

- И-а!

- И не кричи на весь лес, Орфей. Крик осла способен разбудить мертвого, - сказал седок и вновь подстегнул Антона коленом.

Он попробовал сдвинуться с места, но, едва не упал, не привычный к копытам, а особенно мешало то, что было коровье. Он рванулся, но опять едва сохранил равновесие, наступив на собственный хвост.

- Вообразил себя мустангом? Не так резко, Подаргос. Я не Гектор, не тороплю. - Что-то в руках наездника клацнуло. - Вещь хорошая, но ненужная. - Антон правым глазом увидел, как отлетел в кусты автомат, а левым - как рожок, описав дугу, упал на середину поляны.

Попытки же разглядеть седока не увенчались ничем. Как ни вертелся Антон, ему удалось увидеть только колено да собственный хвост.

- Хвост - это продолжение задницы, - сказал наездник . - Хвост - это наша, ослов, совесть. Под хвостом же - кромешная тьма. Трогай же, шлеп-копыто, несусветный осел. Теперь я на тебе поеду. Понесу себя на тебе.

Антон тронул. Очевидно, коровье копыто и шаг делало больше, поэтому и туловище влево вело. Он сделал круг по поляне, пока ему удалось выровнять ход, потом углубился в лес, идя, куда глаза глядят, удрученный своим огорчительным положением. Поделиться же своим отчаяньем со всадником не было никакой возможности. Ничего, кроме ослиного крика, гортань Антона воспроизвести не могла. Даже если всадник и захотел бы ему объяснить, нечем было его спросить, а сам он молчал. В конце концов, он смирился и даже обиделся на седока, и как любое уважающее себя животное в таких случаях, вопросов решил не задавать.

Постепенно шаг его становился уверенней. Он даже, сам не зная зачем, побежал. Всадник молчал и бежать не препятствовал. Антон лишь однажды сломал аллюр, остановившись напиться из какого-то мутного родника.

- Это кладезь козлов, не пей из него, - предостерег наездник. - Они черпают из него общепринятые премудрости. Премудрость же умножает печаль, или вернее, открывает печаль иного свойства. Страдание из области телесной переводится в духовную, что, согласись, не так больно, но зато действует более угнетающе. Я тебе другой колодец укажу. Укажу тебе пажити, где растет эзельвейс, серебряный стебель на золотом корне. - Я иного клада ищу, хотел сказать, Антон, но только икнул. - Тише. Слышишь? Душа поет. Трогай на звук.

Антон действительно услышал какой-то тонкий звенящий свист, обычным ухом неуловимый. На пение души это не походило. В другой тональности, по мненью Антона, выражает себя душа. Однако это было хоть какое-то направленье. Он пошел.

Словно новое зренье сообщилось ему. Миф о том, что ослам свойственно слышать и видеть покойников, был ему и раньше знаком. И не только покойников, но и живых, находящихся в значительном отдалении. Как бы оба мира явились ему - грады суетных и долины мертвых, селения и проселки, по которым бродит моя родина, ищет нищими счастья себе. Вновь открывшийся дар ясновидения утверждал, что брожение это не имеет пределов во времени, и его цель недостижима, как недостижима любая нечетко поставленная задача, всяческая расплывчатая мечта.