Никоарэ Подкова

Боярин подчинился и нехотя снял кушму. Дед Петря не сводил с него пристального и грозного взгляда.

— Что угодно твоей милости? — пробормотал Вартик.

— Угодно, чтоб никто ничего не узнал о судьбе служилых, кои посланы были с приказом от твоей милости избить Гырбову, последнего рэзеша в Филипенах, и отнять у него и сыновей мельницу.

Ворник в тревоге стискивал руки.

— Служилые так и не воротились. Я велел им не чинить Гырбову никакого насилия.

— Пусть все будет позабыто: зачем они отправились и почему не воротились. Да смотри, чтобы никто — ни от имени твоей милости, не именем воеводы — не притеснял пахарей в Филипенах и Мэрджиненах. Не досаждал бы им ни словом, ни делом, волоска бы на их голове не тронул.

Дед вынул из ножен меч и высоко поднял его.

— Ослушаешься — тяжко пострадаешь. Говорит мой господин, что из-за таких, как твоя милость, нет у народа ни единого зернышка пшеничного, нечем кормить детей. Нет ни вершка земли — хоронить стариков, нет и слез оплакивать свое рабство. Коли хочет боярин Вартик сохранить голову на плечах, пусть исполнит приказ мой. А дерзнет боярин Вартик ослушаться лишится головы. И воеводы пусть еще раз вспомнят, что в Молдове власть меняется часто. Пусть подумают о своих головах. Погляди, прошу тебя, на сей меч и помни о нем со страхом…

Вартик преклонил колена. И в это мгновенье, сотрясая воздух, грянул выстрел из пищали, наведенной в поднебесье. Ворник в ужасе приник лбом к земле. Дед Петря протянул меч Ботгросу.

— Гляди, — проговорил дед, насупив брови. — Гляди на него, подержи его, полюбуйся. Узок он у рукоятки и широк на конце. Когда понадобится, подними сей меч, — он сам будет творить правосудие.

Гицэ смиренно принял меч и поцеловал у деда руку.

Четверо ратников пришпорили коней и умчались, подняв облака пыли. Только тогда осмелился поп Флоря высунуть голову из притвора. Его преподобие все слышал и был так напуган, точно пробил час страшного суда.

Прибыв к домику Йоргу Самсона, четверо ратников сели за прощальную трапезу; во главе стола сидел сам Никоарэ с мазылом Андреем по правую руку. Это было мужское собрание. Блюда подавал Карайман, вино разливал сам Йоргу.

Направляясь к своему месту, по левую руку от Никоарэ, старик Петря сдвинул шапку на одну бровь, и все лицо его осветилось лукавой улыбкой, что редко приходилось видеть его сотоварищам.

— Такую шутку, — проговорил он, — я проделал однажды в годы княжения Ераклида Водэ. Право, нет на свете более криводушной братии, чем боярская. Не умеет она держать слово. Многие бояре не последовали моему совету, и слетели их головы в княжение Александра Лэпушняну. Пусть не думает Вартик, что мы не припомним ему всех его злодеяний, воротившись с государем Никоарэ. Потому-то мы и оставляем наш меч в достойных руках.

— Слыхал? — спросил дьяк, подвигаясь на скамье, чтобы дать место Гицэ Ботгросу. — В этом мече, как говаривал и государь Ион Водэ, избавление притесненных.

Гицэ исполнился радостного смирения и даже ростом сделался как-то меньше. Благоговейно смотрел он на сидевшего во главе стола храбреца, чье имя стяжало славу среди народов. И песни о нем ходили по свету. «А вот, думалось батяне Гицэ, — нет в Никоарэ ни спеси, ни гордости, светел он лицом, и вьющиеся волосы, как у святых на образах, разделены ровной дорожкой».

Дед Петря обнажил голову, положил шапку под стул и только тогда заметил, что рядом с ним пустует место Младыша. Но тут примчался и сам Александру, раскрасневшийся и обожженный солнцем. Он уселся рядом с Никоарэ, попросив у него прощения. Глаза старого Петри Гынжа подернулись тенью обычной его суровости.

Управитель Йоргу наполнил вином большой кубок и, отпив по обычаю хозяйский глоток, протянул кубок тому, кто сидел во главе стола.

— Кубок сей за вас пью, верные мои соратники, — проговорил Никоарэ, поднимаясь со стула. — Надеюсь, когда вернемся, исполнить обет брата моего и покарать в Молдове недругов народа.

Он слегка поклонился своим братьям-товарищам и передал кубок деду. Все девятеро пили из одного кубка, передавая его друг другу, и веселы были их взгляды.

— А коли еще осталась капля, — дерзнул слово молвить Гицэ Ботгрос, сделайте милость и подайте мне кубок, чтоб выпил я во здравие его светлости. И сбрей мне усы, — шепнул он дьяку, — сбрей мне усы, коли не придется нам еще свидеться на этом свете.

Никоарэ с удивлением взглянул на Гицэ; ему понравились слова долговязого служителя.

Радостен был отъезд для одних, печален для других. На западе в горах еще сверкала золотая полоса, когда Илинка, приоткрыв мокрые от слез глаза, не увидела больше на лужайке ни запряженной рыжими лошадьми телеги с плетеным верхом, ни всадников, уходивших по черным дорогам скитаний, где их подстерегало столько случайностей. Медленно оседала пыль, поднятая копытами коней. Сняв шапки, поклонились путники и помчались вперед, не поворачивая головы; и теперь на том месте, где они только что проскакали, была пустыня — могила девичьих грез.