Лорд Стоунхем снова замолчал. Казалось, он решал в голове пример с шестизначными цифрами, таким сосредоточенным стало его лицо.
- Вы больше ничем не связаны с вашим мужем? - хрипло спросил он.
- Нет, - замотав головой, ответила Ливи, понимая, что их с Мэтью действительно ничего не связывает. Даже Глория. Мэтту никогда не было никакого дела до их дочери!
- Тогда позвольте показать вам, что и женщины могут получать удовольствие от любовного акта.
- Прямо сейчас? Тут? - испугалась она, оглядываясь по сторонам.
- Нет, - рассмеялся лорд Стоунхэм, - конечно же, нет! Я сниму домик, и мы сможем уединиться в нём на весь день или всю ночь.
Оливия продолжала смотреть на него не моргая. А потом, будто в омут головой, согласилась броситься во все тяжкие. В конце-концов она ничего не потеряет!
- Хорошо, - кратко сказала она, - я согласна на ваше предложение, милорд!
Глава 3
Отъезд Оливии в Бат прошел для Мэтью незамеченным. Он так давно не общался с ней, что её отсутствие стало для него скорее благом, чем неприятностью. Дом стих, и он остался совершенно один, не считая похожих на тени слуг. Попытки посетить его со стороны бывших друзей он пересёк, приказав всем говорить, что его нет и никто не знает, когда он будет. Его душил город, он смотрел в окно и задыхался от количества экипажей и людей на улице. Ему казалось, что кто-то придёт, и ему нужно будет вести светскую беседу, улыбаться, говорить что-то ненужное. Ненужное никому, особенно ему.
Был ли у него хоть один друг в Лондоне? Филд, с которым они соперничали, сколько он себя помнил? Или... Вопрос повис в воздухе, и на него был только один ответ.
Нет.
Когда-то давно его любили два человека. Мать и отец. Он знал, что любили. Отец, хоть и был старым занудой, всегда давал ему денег, а морали читал потому, что хотел ему добра. Сейчас Мэтт убедился, что добра, хотя раньше ему казалось, что не добра. Не так давно слова отца казались ему пустым сотрясением воздуха. О грехе, что ведет в пропасть. О каре, что постигает грешников. Ну и в чём отец был неправ? Кара постигла грешника, и он остался один, обагрив руки кровью друга, а душу испачкав грязью измен и оттолкнув от себя и общество, и единственную женщину, которую он любил. И которая когда-то готова была на мезальянс, чтобы только принадлежать ему.
Мать тоже любила его. Красивая, обворожительная, она умерла от последствий греха, неудачно вытравив из утробы его брата или сестру. Грех свел её в могилу, казалось бы в назидание её сыну. Но нет. Мэтт видел только ложную красоту, в которую рядится грех, и не хотел принять очевидного: грех убивает. Грех убил его мать и её нерожденное дитя. Грех убил и Филиппа, и убьет его самого...
Спустя неделю Мэтью не выдержал пытки городом, и его желание выйти из дома так, чтобы его никто не видел, стало невыносимо. Он сел на коня и отправился в поместье, потому что ничто не держало его в Лондоне. По пути он остановился в небольшой деревушке, где заметил высокий шпиль церкви. Тут его никто не знал. И он никого не знал.
Мэтт никогда не любил церковь и редко ходил к службе. Но сейчас желание выговориться и получить хоть какое-то сочувствие стало невыносимо. Он переступил порог дома Божьего, веря, что у Господа для него найдется утешение. Он был грешен, но раскаялся в грехе. И ад его настиг ещё не земле, без ожидания того дня, когда он умрёт.
Священник выслушал его. Этого было достаточно, чтобы немного приободриться. Выражение лица пожилого викария показалось Мэтью слишком уж добрым, будто он специально делал его таким, а на самом деле испытывал к нему отвращение. Мэтт понимал его. Он сам испытывал к себе отвращение!
В поместье дела пошли немного лучше, чем в Лондоне. Мэтью мог целыми днями кататься по полям на коне, и это хорошо сказывалось на его состоянии. Физические нагрузки заставили его очнуться, выплыть из черноты, в которой он прибывал после дуэли.
Как получилось, что пуля вошла Филиппу прямо в сердце? Он ведь не целился, просто поднял пистолет и выстрелил наугад. Он был уверен, что промахнется. Но он не промахнулся. Филипп умер на месте, ещё до того, как Мэтью добежал до него, чтобы кричать и звать его по-имени, не веря, что такое вообще возможно. Секунданты увезли его в дом к Тайлору, который привел его в чувство, отхлестав по щекам и вылив в лицо стакан воды. Тайлор сумел замять эту историю, и Мэтью не спрашивал, как. Ему было всё равно, и он был готов понести любое наказание, и был разочарован, когда понял, что наказания не будет.
Почему у Филиппа было такое бесстрастное спокойное лицо? Мэтью навсегда запомнил стекленеющий взгляд друга, и это выражение лица, будто он смотрел на морские волны или звезды, будто испытывал не боль, а чувство какого-то высшего удовольствия. Мэтт ловил себя на мысли, что тоже желает умереть с таким лицом. Лицом человека, который во всём прав.