Аника родилась ветреным ноябрьским днем.
С самого начала она была непростым ребенком. Кричала ночами от колик. Плохо спала и часто болела. А потом стала ужасно капризной. И это началось задолго до переходного возраста. И продолжается до сих пор.
Признаться, Инес, я вообще не понимаю свою дочь. Она совершенно… другая. Чудесная, но порой она меня очень волнует. И я боюсь, меня она тоже совершенно не понимает.
Рене постоянно упрекал меня в том, что я избаловала ее. Но это полная чушь. Аника бы сама такого не допустила. Она всегда была тем человеком, который устанавливает правила. В общении с ней я не знала, когда мне нужно прибегнуть к родительской строгости. И я не знала, чем могу привлечь дочь. Допустим, я нашла бы какой-то повод для наказания (чего никогда не случалось), но Аника проигнорировала бы и запреты, и поощрения.
Для нее важнее было другое. Например, истории, которые она сама придумывала. Проекты, в которых принимала участие. А вот мода никогда ее не интересовала. Впрочем, как и музыка и кино. Зато от политики ее сердце и сейчас начинает стучать чаще. Она выходила на демонстрации против нацистов, за толерантность, против нарушений прав человека и за равноправие. Не было ничего такого, в чем я могла бы ее упрекнуть. Наоборот, уже тогда я была горда за нее.
Но Рене был недоволен ее оценками. Он называл ее ленивой и поверхностной, при том, что она таковой не была. Просто ее мало интересовало все то, чему учили в школе. Оценки немного выправились после того, как Рене отправил ее в интернат. Но вместе с тем поменялось и еще кое-что: отношение Аники к нам. Оно стало заметно хуже.
Она умоляла меня не отправлять ее туда, а я умоляла Рене. Безрезультатно. Разумеется, мои слова он всерьез не воспринимал. А потом и Аника стала так же ко мне относиться.
Пока моя дочь была в интернате, мои будни стали проще. Но и более одинокими. Я тогда отчетливо увидела, как мало времени мы с Рене проводим вместе. Мы уже много лет не были в кино, в театре, в ресторане или на вечеринке. И теперь, когда ему не надо было больше заискивать перед начальством, когда он сам уже стал уважаемым хирургом, мне не приходилось больше никого никуда приглашать.
Другими словами, у меня появилось время на себя. Но для собственной карьеры время уже давно утекло. Мне было сорок лет. Ни одна компания не возьмет на работу женщину в таком возрасте, женщину, которая окончила университет тысячу лет назад. У меня практически не было шансов, я была старой, без опыта работы и при этом с прекрасным дипломом. Хуже комбинации не придумаешь.
Тогда я решила посвятить свое время благотворительным проектам. Я много читала, начала учить от скуки итальянский язык и рисовала акварелью цветы. Я уволила всех помощниц по дому и уговаривала себя каждый день убираться во всем доме так, чтобы все блестело и сияло. Такой вот своего рода спорт.
Но все это меня не радовало. Не наполняло. Внутри я была опустошена.
Может, это странно звучит, но сейчас во мне наконец зажглась надежда заполнить эту пустоту, потому что я одна.
А с другой стороны, разве я не была все время одна?
