Никогда не разговаривай с чужими

В полицейском участке его попросили подождать, так как инспектора Фордвича на месте не оказалось. Ожидание было таким же невыносимым, как ожидание у дверей кабинета врача. Время шло, а Фордвич все не появлялся. Окна участка с улицы казались непрозрачными, создавалось впечатление, что они выкрашены белой краской, но изнутри было видно все, что происходило за ними. Интересно наблюдать за людьми, которые проходили мимо и, не подозревая, что на них могут смотреть, разглядывали, как в зеркале, свое отражение. Наконец ему сообщили, что детектив Фордвич вернулся и сейчас пригласит его к себе. Кто-нибудь его проводит. «Кем-нибудь» оказалась детектив-констебль Обри. Она ввела его в небольшой безликий кабинет, по стенам которого были развешаны карты, диаграммы, какие-то схемы. Фордвич поднялся из-за стола, вышел ему навстречу и довольно неожиданно протянул руку.

— Я не хотел говорить об этом с вами, — начал Джон. — Но, похоже, у меня нет выбора. А оставить все как есть я тоже не могу.

— Это как-нибудь связано со смертью вашей сестры, мистер Гриви?

Сейчас, когда Джон действительно находился в полиции, смотрел в лицо детектива-инспектора Фордвича, ему показалось, что он собирается совершить непростительное предательство. Но он уже не представлял, что можно поступить по-другому. И поскольку он здесь, дело надо довести до конца. Впрочем, с какой стати он должен хранить верность Марку Симмсу? Он и так слишком долго собирался рассказать правду. Ему надо бы прийти несколько недель назад, как только узнал. Теперь уже трудно вспомнить, почему он сразу не сделал это. Но когда он сидел здесь в тишине, глядя на Фордвича, какая-то дикая идея мелькнула в голове. Сознание, что обыкновенный, как он сам, человек смог совершить зло и избежать наказания, приводило его в смущение. Это заставляло думать, что беззаконие допустимо, если причина, по которой оно совершено, достаточно веская. Значит, можно оправдаться, если натравить людей на Питера Морана…

Джон начал говорить. Абсолютно открыто, без обиняков и ничего не скрывая, он рассказал Фордвичу о признании Марка Симмса. Он рассказывал, как после недель молчания Марк наконец сломался и, стоя перед ним на коленях, признался в убийстве Черри. Фордвич слушал. Он не перебивал Джона, не искал его взгляда. Облокотившись на стол, он кончиками пальцев постукивал по правому углу и внимательно смотрел в окно, как будто вид из него — башня «Сит-Вест» с подмигивающими наверху цифрами девять сорок два, девять сорок три, девять сорок четыре, восемнадцать градусов, восемнадцать градусов — был для него притягательней всего.

Наконец Джон закончил. Он весь дрожал от напряжения, но старался не выдать себя и внешне казался спокойным. Фордвич, который с самого начала рассказа не произнес ни слова, кроме «Дальше» или «Продолжайте», сказал сдержанно, беспристрастно:

— Вы абсолютно правильно поступили, что пришли и рассказали нам.

Джон кивнул. Как отреагировать по-другому, он не знал.

— Но почему вы не пришли раньше?

— Я подумал, что это было так давно. И вряд ли кому теперь важно, наказали его или нет.

— А как же справедливость?

Джон почувствовал, как девушка за его спиной затаила дыхание.

— Именно ради справедливости я и пришел.

Фордвич поднялся и, выйдя из-за стола, начал описывать круги по кабинету. Он остановился у окна, затем вернулся к столу, встал перед Джоном и, глядя ему в глаза, произнес:

— А что бы вы сказали, если все, о чем вы сообщили, весь ваш рассказ — неправда и никакого отношения к ней не имеет с начала до конца?

Джон почувствовал, как краска стыда заливала лицо.

— Хотите сказать, что я лгу? Нет, я сказал чистую правду.

Он не мог усидеть на месте, вскочил со стула и с такой силой ухватился за спинку, что суставы пальцев побелели. Девушка как-то странно посмотрела на него, и, как ему показалось, с сочувствием.

— Я рассказал вам только то, что он мне рассказал. А он признался мне, что убил мою сестру. Он даже в деталях все описал, место, время, все.