Никогда_не... (СИ)

— Вот она, Полиночка, разбойница наша. Ни за что платья носить не хотела — ни за сёстрами, ни новые, которые отец ей покупал. Отец у Златы — важный человек, бизнесмен из области, о дите заботится… Только все равно — не вышло у них с Наташей счастья. Ну да это такое дело. Кто ж его знает, где оно твоё настоящее счастье, с какого раза судьбу свою встретишь. Разошлись по мирному с дочей, не то, что со вторым мужем, от которого Радмилочка. Тот — ни алиментов, ничего не даёт, знать не знает, хотя на деньгах спит! Шутка ли — зажиточные цыгане! Нам такого ни в жизнь не увидеть, как они там жируют. Зато от Златочки нам всем перепадает, ей на содержание даже больше, чем надо приходит, а она вот ничего не просит. Ни подарков ей не надо, ни платьев новых, влезла в эти свои шорты-комбинезоны и носится, как сорванец. С детства с ней так…

— Потому что мне не надо ничьих денег! Я не хочу быть никому должна! — тут же возмущается Злата, вмешиваясь в речь бабушки. — Вот вырасту — сама буду зарабатывать, как Полина. И покупать, что захочу. Чтобы никто меня не мог упрекнуть и ничего отобрать. Это все мое будет, заработанное честно, своими руками!

— Злат, после восемнадцати так и сделаешь, — не могу удержаться я, хотя мои мысли все ещё крутятся возле той истории с Артуром, которую разболтал дядя Боря, ненадолго вздремнувший в своём кресле после того, как семья вытеснила его из общей беседы. — А пока ты несовершеннолетняя, это долг твоего отца перед законом. Это не подачка какая-нибудь, это соблюдение твоих прав. Ты же сама переживаешь, чтобы ничьи права не нарушались. Так и свои защищай тоже. Это вполне законное содержание, ничего в этом унизительного нет.

— Ну… не знаю! — фыркает Злата. — Все равно противно. Ни один человек не должен быть нахлебником. Я точно скоро работать пойду, не буду ждать, пока выросту. Если нигде не возьмут, пойду официанткой к дяде в кафе на шиномонтаж. Я его уболтаю! Он сам работал ещё со школы, и я так хочу. Я же не дура какая-то, мне можно доверять!

Тамара Гордеевна в ответ на тираду внучки только громко вздыхает, как бы говоря этим, что вся эта чушь в голове у Златочки ровно до того момента, как она влюбится, захочет замуж, осядет дома и нарожает много-много детей, и забудет обо всей этой глупой самореализации, слово-то какое выдумали. И кроме того — как там принято у них в семье — какой нормальный мужик допустит, чтобы его женщина работала?

Раньше бы меня это даже огорчило — ну почему, почему она так считает и несёт своим домашним это мнение как единственно верное? Ведь, как я уже говорила Наташке — каждый сам выбирает, как ему жить и нет правил, одинаковых для всех.

А сейчас чувствую, что мне все равно. Абсолютно безразлично, что думает мать Артура и все старшие его семьи. Все эти традиции Никишиных больше не кажутся мне чем-то незыблемым, стабильным, внушающим доверие и чувство безопасности. От них все сильнее и сильнее веет какой-то нафталиновой пылью и затхлостью, без капли жизни, свободы и права на выбор.

Снова прихожу в себя от голоса Вэла, нависающего надо мной и протягивающего стаканчик мороженого.

— На! Вожми! Еш-шь! — смешно шипит он то ли от того, что действительно серьезно обжегся, то ли от того, что рот его набит новой порцией фруктового льда.

Поднимаю на него глаза, чтобы взять угощение — и наталкиваюсь на свирепую гримасу, говорящую без слов: «Только попробуй устроить скандал и рассорить меня с этими прекрасными людьми, которых я внезапно полюбил, и я убью тебя своими гениальными руками!»

Примирительно киваю, разворачивая мороженое, и показываю другу — смотри, я держусь, я молчу. Я заняла рот едой и буду запихиваться до последнего. Вэл немного успокаивается и, продолжая возвышаться надо мной, заглядывает со своей стороны в альбом.

— Да нет, бабушка, это не тогда! Это раньше было, мы тогда на море не ездили! — возвращает меня к реальности голос Златы, тычущей пальцем в одну из фотографий, пока Тамара Гордеевна снова выразительно закатывает глаза и снисходительно вздыхает.

— Ой, смотри, Эмель, а тут твой Денис есть! — удивленно добавляет Злата, переворачивая альбомный лист, и Эмелька, оставив своё мороженое, вскакивает и тут же подбегает к нам. За столом остаётся сидеть только всегда невозмутимая Радмила и, как мне кажется, совершенно от этого не расстраивается.

Все мое внимание тоже приковано к снимку, где я на самом деле вижу Дэна — только намного моложе, по-юношески угловатого, с длинной вытянутой шеей, смешными ушами и все такой же плутовато-обаятельной улыбкой. Стоит и дурачится рядом с Артуром в компании других мальчишек-старшеклассников. Здесь им примерно столько же лет, сколько сейчас Эмель — и тут же слышу ее удивленный голос:

— Ой, какой тут Дэн! Такой смешной и худой! — она заразительно смеётся. — Нет, сейчас он красивее — выше стал, подкачался. А дядя почти не изменился, да, ба?