Никогда_не... (СИ)

Не знаю, от кого скрывается Тамара Гордеевна, ведь эту правду и так знают все присутствующие. И я — тоже знаю, понимаю и предчувствую.

— Бабушка говорит, что от тоски слегла, — добавляет простодушная и прямолинейная Злата, и ее слова кажутся мне безжалостным скальпелем, вскрывающим правдивые намерения матери Артура. — Душа, говорит, болела постоянно. Это же как сердце, да? Наверное, тахикардия?

— Да, Златочка. Она самая, — поспешно поправляет ее Тамара Гордеевна. — Что-то сердце у меня тогда сильно болело, Полиночка. Знаешь, как оно бывает, когда кто-то дорогой и любимый глупости делает?

— Ты о чем это ба? — снова вмешивается в разговор Злата, не понимая, в отличие от меня, всех намеков. Лучше бы и я не понимала. Тогда мое полное разочарование не было таким пекущим, таким до слез острым. Я могла предположить эту старую как мир манипуляцию: «Не уходи, а то умру», но приписывать ее роскошной и мудрой Тамаре Гордеевне не хотела до последнего. А как тут не приписывать, если она сама в этом открыто сознается?

— Да ни о чем, ни о чем, внуча. Потом поймёшь меня, как матерью станешь. Вот вырастете вы, выкормите своих детей, — обращается она к зачарованно слушающим внучкам, поддавшимся магии ее грудного, напевного голоса. — Ночами из-за них не поспите, все из зубы, ушибы, ангины как свои переживёте, всю душу отдадите, все самое светлое вложите, всю любовь, которая в вас осталась. А потом вам в один день скажут — пришло, мол, время, все птенцы рано или поздно вылетают из гнезда. Такой закон жизни. И вы согласитесь — куда ж с законами жизни спорить-то? Вот только сердце, которое знает один закон — материнской любви, которое хочет быть рядом — уберегать, помогать, поддерживать, — сердце не выдержит, разобьётся от тоски и горя, а потом и вовсе — остановится…

Пауза, пришедшая на смену ее словам, такая тяжёлая и плотная, что у меня начинает звенеть в ушах. Не знаю как, но Тамара Гордеевна смогла заставить нас почувствовать себя виноватыми, как будто мы все недостойны той любви, которую вложили в нас родители — пусть даже сущие крохи. Вот так вот просто — недостойны и малодушны.

Ничего себе, сила влияния, думаю я, выходя из подобия транса. Настоящее колдовство. Что там у нас говорили — казачки с хуторов умеют колдовать, превращаться в телегу, в колесо и в кошку, воровать надои у коров, наводить порчу или заставить человека делать то, что ему прикажут. Против воли и здравого смысла начинаю думать, что эти суеверия ходили в народе неспроста. А уж если всю силу и мощь такого влияния направлять на кого-то одного, прицельно, внушая ему свою волю — как тут устоять.

Особенно если бьют по самому больному, внушая мысль о сыновьей неблагодарности в ответ на безграничную любовь.

Неизвестно, сколько бы длилось наше молчание, если бы не голос Златы, чью непосредственность не берут даже проникновенные речи Тамары Гордеевны:

— Ба! Так от этого же не умирают! Это ненастоящая болезнь, это самовнушение! Психосоматика называется!

Выдыхают все, а Тамара Гордеевна, ни капли не сердясь на внучку, смеётся и треплет ее по рыжим волосам.

— Ну вот и я не умерла. Артурка остался, завёл тут дело, вон какой у него бизнес обстоятельный получился! И все свои глупости с этой федерацией и переездом в город, где его чуть не убили, оставил. Теперь уже навсегда.

Да что вы? Так ли уж и навсегда? Сцепив зубы и сжав кулаки, я цепляюсь взглядом за нахохлившегося Вэла, сидящего на бортике дивана (на том самом, где совсем недавно стояли дядь Бориры рюмочки) и рассеянно проглядывающего фотографии в семейном альбоме.

Вэл, скажи что-нибудь, ты очень нужен мне прямо сейчас, Вэл! Мое напряжение от того, что я узнала сегодня, вот-вот выстрелит, и произойти это может в любой момент. Ты можешь меня отвлечь, успокоить, переключить мое внимание — сделай это, Вэл!

Но дизайнер, так же, как и все, поддавшись магии рассказов Тамары Гордеевны, умиротворенно доедает с тарелочки фруктовый лёд, причмокивая губами. Кажется, он сейчас, точно так, как и я когда-то, окунулся в безмятежность детства и переигрывает его, переживая самые сладкие моменты, в доме, где тебя готовы холить и лелеять, любить и заботиться — и никогда не выпустить за его границы, как бы ты ни пытался вырваться.

Квартира Никишиных, такая уютная и гостеприимная, кажется мне заколдованным садом, совсем как тот, в который попала Герда в поисках Кая, проспав и прогостив там вместо нескольких часов несколько месяцев — и я чувствую нарастающую панику.

Так, приехали. Только этого не хватало. Но по своему шумному дыханию и вспотевшим ладоням, понимаю, что не преувеличиваю. Чего доброго, меня сейчас накроет та самая паническая атака, которыми страдает Вэл, а теперь, кажется, и я от него заразилась.

— Я… Я отойду на секунду. Я водички попить. Я быстро, — начинаю бормотать, убирая с колен тяжелый альбом и поднимаясь с дивана. Тут же ловлю на себе острый взгляд Вэла и показываю жестом — мне бы воды, ну ты понимаешь, после вчерашнего.