Никогда_не...

— А ось шо було. Це не сразу, конечно, после эвакуации, вже опосля. Тут она в вечернюю школу ходить, а вдень — в столовой на стройки работае с подружками. Ось они все — от это Надька, Катерина, Зойка, Уляна. Ты гля, всех помню, от чортивня! Ларочка багато про то время рассказывала, так весело, лёгко, як наче й не тяжело им совсем было. Наче не тягали кастрюляки здоровенные, й не понадривали соби все, шо можно. Це вдобавок до тяжелых условий у дитдоми, куда ее после войны отправили. Холодина, казала, в комнатах страшна була, хворилы постоянно. Ще й водою ледяною з самого начала купались, ноги отморожували в спальнях — от и позастужувались сильно. Оно ей потом аукнулося, сильно аукнулося, Поля. Та она никогда не жаловалась. Ни слова плохого про той час не чув, за все наше життя.

— Так она не сразу в институт поступила? Вы же говорили, что она учительницей была, а это высшее образование должно быть.

— Та конечно, не сразу! — недовольно хмыкнув, Гордей Архипович отбирает у меня фото, но не спешит давать новое, задумчиво глядя в одну точку и обращаясь больше к себе: — Никому она в тому институте нужна не була, нихто ее там не ждав. Але Лара страх як хотела в Киев повернуться, от прям рогом уперлась, буду там и жить — и все. Потому шо то ее город був, з дитинства. Але провернулась аж в двадцать рокив. Перед цим чотири роки готувалась, вчилась, за роботу любу, лишь бы вивчиться ще, хваталась. Тому що освищу им в детдоми таку дали… жиденьку. Ларочка, яка с малолетства с домашними вчителями занималась, та перед шоколю читала-писала, ще й нимецькою та французькою трохи говорила — с самого начала все це понимала. Але шо могла зробить? Тильки чекать на паспрот, шоб встроиться на работу, а там — й курсы для квалификации, й вечерня школа, й вольным слухачем можно було в институт ходить на деяки лекции. От вона й не унывала, крутилась як та пчилка — й в двадцать рокив поступила таки, у свий любимый Киев, на вчительку кройки та шиття. А потом уже перепрофилювалась у домовтодство. На пять рокив у Киеве, каже, наче в дитинство повернулась — у театры ходила, по концертам, по библиотекам. Й одного хотила — залишиться там назавжди. Вже й деяки школы Ларочку звали, та й она для себе подобрала найкращу. У неё багато знакомых и друзей було, и не лише таких, як ота петушня з букетами. Були й таки, хто по-чесному помогав — народ сам тянувся до Лары. Она ж и розумница, и красива така, шо аж сердце заходится, и не откаже никогда никому, й… Кращей вчительки детям и придумать нельзя… Але не сбулись те планы. Бо пришлось таки практику по распределению отпрацювать — а вже отсюда она никуда не поехала.

— Думаете, она не жалела об этом? — осторожно интересуюсь я, потому что слишком уж знакомые нотки вечной истории «Зачем тебе этот большой город?» слышатся в рассказе Гордея Архиповича. Забавно, что желание вырваться и уехать в столицу у Артура — ещё и семейный сценарий. Кто знает, может эта тяга к жизни, максимально не похожей на провинциальную, досталась ему от… Ларочки (никак язык не поворачивается назвать ее бабушкой) Хотя, конечно же, социальный выбор, это, в отличие от внешности не передаётся по генам, но… Кто знает, кто знает. А вдруг неспроста такие совпадения?

— Та жалела, конечно, как же ж без этого, — неожиданно соглашается со мной Гордей Архипович. — Говорила, увесь перший год снилось ей, шо она встае, будильник трезвонить, а она бижить- опаздуе на трамвай, шоб до школы, де она хотела працювать, успеть. Й вечно то цей клятый трамвай не приходить, то влизти в него не може, то ламаеться вин — не вспивала, и все тут. А то, каже, один раз таке случилось — як наче той же сон… Проснулась, собралась, будильник трезвонить, она выскакуе за порог — и хутор наш бачить. Й дорога за нашим першим домом, де з нею жили — в ось такой самой комнате, Полина. Я, як оцей батькивский дом повернув, першим делом Ларочкину комнату зробив. Шоб була точно така, як та, де она жила… Так от и сказала она тогда, як впреше не Киев ей приснився, а наши места — от я, Гордей, и стала местною. Никуда отсюда я не уеду больше. Й бильш стара жизнь ей не снилась, никогда.

— И что, сдержала слово? Никуда не уехала? — осторожно спрашиваю я, чтобы, наконец, проверить свою догадку о том, что Ларочка могла не выдержать сельской жизни и сбежать.

— Сдержала. А як же. Назавжди и осталась. Й щас лежить на нашому местному кладбище, под грушами. Сам те груши садив, Полинка. Бо Ларочка…

— Очень груши любила. И в подарок принимала только фрукты и цветы, — зажав рот рукой от неожиданности, этими словами я пытаюсь сгладить потрясение, которое произвели на меня слова Гордея Архиповича. То, как буднично и резко он оборвал эту сказку своей сильной любви, своего счастливого брака.

— Твоя правда. Точно так и було. Ще й слива там рядом есть. Й коли прихожу до неё — а там и мое место рядом заготовлено, я там теж лежать буду, — так завжди ей кошик с фруктами оставляю на могилке. Шоб все як раньше. Все, як она любила.

— А… что случилось? — наконец, решаюсь на главный вопрос я. — Что с ней произошло?