Никогда. Ведьмино ущелье. Остров костей

Боевые инстинкты не только самого Дина, которого всю жизнь тренировал бывший морпех Джон Винчестер, но и призраков десятков морских офицеров, не говоря уже о бывшем офицере артиллерии Гарри С. Трумэне, слились в едином потоке энергии, которую Дин направил на духа Последних Калуса.

Но это ни к чему не привело.

– Вот черт! – выдохнул Дин и ударил снова.

Но дух Последних Калуса как ни в чем не бывало продолжал танцевать и распевать свою песню.

Призрак Джонатана Гомеса прошептал на ухо Дину:

– Сила без страсти бесполезна. Это просто гнев, который исчезает без следа.

Прислушавшись к совету поэта, Дин сконцентрировался на страсти Мела Фишера к поиску сокровищ, любви Бонни к музыке, жажде поэзии Джонатана, увлечении Хемингуэя бесчисленными женщинами, и страстях множества других людей.

И вновь напал на дух Последних Калуса.

Тот продолжал танцевать, но вдруг споткнулся, и песня его на мгновение прервалась.

Закатное небо прорезала молния, горизонт заволокло неизвестно откуда набежавшими тучами.

«Боже, это и правда был танец дождя».

Воздев руки к потемневшему небу, дух Последних Калуса прокричал:

– Начинается!

– Черта с два! – Желание защитить свой народ, которое испытывал Трумэн, стремление Хемингуэя спасти солдат, когда он был добровольцем в «скорой помощи», благородство капитана Нейлора, который всегда ставил жизни экипажа выше своей, его собственная решимость спасти Сэма объединились, и Дину удалось воздвигнуть защитный барьер вокруг Сэма и остальных пленников.

Ударил гром, прокатившись эхом по морской глади, молния ударила в барьер, созданный Дином, но он устоял.

Обернувшись к Дину, дух взглянул на него из-под своей жуткой маски и сказал:

– Тебе не удастся отнять у нас нашу месть.

– Посмотрим!

Страсть, боевые инстинкты, желание защитить – Дин собрал все это вместе и снова напал на духа. Тот покачнулся и отступил на шаг к краю площадки. Дин двинулся на него, сосредоточившись на силе, которую давали ему призраки. Решимость Трумэна, который понимал, что одной атомной бомбы недостаточно – ведь солдатский инстинкт подсказывал, что враг должен быть полностью повержен; знания самого Дина, которые говорили ему, что ночная тварь должна сдохнуть, – все это заставляло его снова и снова наносить удары.

Вокруг били молнии, гремел гром, крупные капли дождя упали на мостовую Южной улицы. Дин не чувствовал их кожей, но ощущал мощь грозы, видел, как капли ударяются об асфальт и землю с ненормальной даже для южного шторма силой. Дождь обрушился так внезапно, что Дин на секунду остановился.

А потом почувствовал боль.

Ему часто приходилось несладко. Его избивали, в него стреляли, протыкали ножом, резали, хлестали, били током, колотили руками и ногами, столько раз швыряли о стену, что и не упомнишь. И даже переехали грузовиком.

Но даже вся эта боль вместе взятая казалась лишь призраком той боли, которую он чувствовал сейчас. Такова была плата за обостренное восприятие. Он действительно чувствовал все. Его чувства усилились в сотни раз, а вместе с ними и боль.

Но несмотря на невыносимую агонию, он продолжал удерживать защитный барьер над Сэмом и остальными пленниками. Пусть он погибнет, это неважно, он все равно уже мертв, но он не позволит этому психу забрать Сэма.

А потом боль стала еще сильнее, как будто дождь питал ее. Теперь он барабанил с такой силой, что на крышах полицейских машин оставались вмятины. Но «Импала», как с радостью отметил Дин, оставалась целой.

Его начало одолевать отчаяние. И это чувство также усиливалось от присутствия призраков. Из-за депрессии Хемингуэя, которая заставила его покончить с собой; из-за отчаяния Алтеи после изнасилования, в которое никто не верил; из-за страданий Хосе, умирающего от СПИДа; из-за ужаса Калеба, приговоренного церковью к казни. Из-за глубокой безысходности, которую испытывал сам Дин, ожидая неизбежного схождения в ад. Все эти чувства захлестнули его.

И он едва не сдался.

«Сэм»…

Дин загнал отчаяние подальше в темный угол сознания, вместе со своими страхами и сомнениями, и стал искать опору в музыке Бонни, в стихах Джонатана, в страсти Мела, в жажде жизни Хемингуэя. И вложил обретенную силу в новый удар.

Но этого было мало.

«Черт. Откуда у него столько сил?»

И тут Дин понял, что у духа Последних Калуса вся эта сила была с самого начала, просто до поры до времени он не использовал ее.

Но Дин не собирался сдаваться. Он обратился к упрямству Трумэна, которого почти всю его политическую карьеру не воспринимали всерьез; к настойчивости Хемингуэя, с которой он завоевывал женщин; к упорству Бонни, которая занималась искусством тогда, когда оно считалось исключительно территорией мужчин; к жизнерадостности Хосе, который с оптимизмом встречал каждый из оставшихся ему дней; к вере Джонатана, который никогда не изменял своей мечте стать знаменитым поэтом, хотя так и умер сторожем; к неиссякаемому гневу Калеба. Да и сам Дин был упрямцем, каких поискать.

Он использовал всю эту силу, чтобы защитить Сэма. Это было единственным, что имело значение.