Никола Мокрый

Она не знала, куда она мчится, не знала зачем. Не смотрела по сторонам, не боялась разбиться. Казалось, что ее уже нет (а коль тебя нет, чего уж бояться?). Слезы слепили глаза, лезли в рот, обволакивали влагой лицо. Ветер сушил их — все в мире шло своим чередом… А она неслась так быстро, словно хотела сбежать от этого мира, — и мир отпал от нее, стал мутным, смазанным инородным телом, которое безумная гонщица рассекала пулей насквозь.

В чем-то Катя была права. И даже не в чем-то — во многом… Но точно в одном — Маши нет! И она должна была прыгнуть вместо нее. Или хотя бы остановить ее, но не сделала этого. Потому что смотрела на «шарик». Потому что она — эгоистка и всегда в первую очередь думает лишь о себе. Маша нашла б способ оправдать ее… Но ее нет. Больше нет. А Катя оправдывать Дашу точно не будет.

И она, Даша, тоже.

Она не заметила, как добралась до Киева. Пронеслась сквозь помпезные новенькие Оболонские Липки — те самые, которые должны были погибнуть первыми, но вместо них погибла их Маша! — сквозь безликие серые улицы заводского Подола и, достигнув Контрактовой площади, остановилась.

Здесь бушевал стихийный народный карнавал. Гремела музыка, площадь заполонила толпа. Ехать дальше было невозможно, да и не было смысла. На наскоро сколоченной временной сцене, примкнувшей к белым аркам Гостиного двора, выступала неизвестная Чуб эстрадная группа. Вокруг беседки с бездействующим фонтаном «Самсон и лев» дети складывали на асфальте огромный пазл. Девушки в пышных русальских венках раздавали бесплатное мороженое.

Чуб прислонила бесчувственное тело к стене неподалеку от памятника философу, изрекшему: «Мир ловил меня и не поймал», и стала ждать, пока отставший по дороге мир настигнет ее и разорвет на части. Мыслей о спасении не было. Так же как и желанья спастись.

Песня закончилась.

— Поздравляю всех киевлян с Днем Днепра! — воскликнул солист в микрофон.

— Ууа-а! — радостно откликнулась площадь.

— А теперь, — прильнул к поздравлению голос ведущего, — как всегда в этот день, мы начинаем наш традиционный конкурс на самую красивую киевскую русалку. Все желающие могут подняться на сцену… Никаких ограничений по возрасту, весу, цвету глаз и волос.

— Вы замечаете, что язычество вновь возвращается? — донесся слева знакомый голос. — И не в маленьких маргинальных группах родноверов, а в поп-культуре, в эстрадных песнях, в городских праздниках, в клубных танцах. Возвращается так же естественно, как лето после зимы. Поскольку оно в потребности тел… обнажаться, купаться, красоваться, любить друг друга. Вы согласны со мной?

Сложив руки на груди, Дух Киева — Киевский Демон — наблюдал за тем, как на деревянные подмостки взбираются полунагие киевские красавицы в коротких платьях, юбках, шортах, узких майках и топах. Ведущий выдавал им венки и номерки.

— Ты хоть знаешь, что Маша погибла? — сипло спросила Чуб.

Демон чуть заметно кивнул, подтверждая, но не ответил, продолжая разглядывать голые девичьи ноги и плечи.

— Мне казалось, ты… любишь ее. Разве нет?

— Нет.

Она не поняла, что означало его «нет»: «нет, люблю» или «нет, не люблю». Но поняла главное — он не поможет.

— Разве ты знаешь, что такое любовь? — с сипящей болью обличила она. — Если бы рядом был Мир… Мир, — возликовала Даша. — Вот кто спасет ее! Ведь он привидение. Ему все равно где быть: на земле, под водой… Мир! Мир! — прокричала Землепотрясная в голос, пользуясь праздничным шумом. — Мир, слышишь меня?! Мир!.. Куда он вдруг делся?

— На этот вопрос я могу вам ответить, — сказал Дух Киева, не отрывая взгляд от русальего действа. — Сегодня утром я слышал, как они с Марией Владимировной попрощались, и он ушел из Города.

— Как? — опешила Чуб. — Почему?

— На этот вопрос я могу ответить вам тоже. Он был слишком привязан к ней.

— Привязан?..

— Привязанность, — Демон еле заметно улыбнулся, — как легко звучит это слово. А ведь оно означает, что тебя привязали к чему-то. К примеру, к позорному столбу… Однажды вы приворожили Мира к своей подруге. С тех пор ему так и не удалось разорвать их магическую связь. И он подумал, что, если у него хватит сил обойти вокруг света, быть может, где-нибудь в Мексике она лопнет и порвется. Так и случилось… Связи меж ними больше нет. Мир ушел, потому что захотел быть свободным.

— Он бросил ее? — ужаснулась Чуб. — Маша — брошенка? Брошенка-самоубийца? Теперь нам точно ее не вернуть.

— По нашим законам — нет, — сказал он.

— Что значит «по нашим»?

Демон молчал. Полная девица в оранжевом платье танцевала на сцене дивную смесь гопака и рэпа. Дух Киева неторопливо достал из кармана старинный золотой брегет, щелкнул крышкой часов и неприязненно дернул углом рта.

— Вода забирает душу за три тысячи мгновений. Увы… Машиной души больше нет. — Голос Демона был невыносимо спокоен. — Чистота уже стерла ее, как рисунок с бумаги. Никаких прежних пристрастий, никаких прежних привязанностей. Она больше не помнит ни его, ни меня, ни вас, ни своего сына, ни даже свое собственное имя… А нам остается с прискорбием принять: даже с помощью всей магии мира она не вернется.