Николай Байбаков. Последний сталинский нарком

— Вы не очень заняты?.. Тогда прошу прибыть ко мне. Да, немедленно.

Буквально через считанные минуты явился Тевосян. Сталин кивком головы указал ему на свободное место за столом и, выждав паузу, сказал:

— На вас жалуются нефтяники, — и, указывая погасшей трубкой в сторону Байбакова, добавил: — Товарищ Байбаков, уточните, пожалуйста, о чем идет речь.

Тевосян пошел в наступление, перекладывая вину на самих нефтяников. Возникла перепалка. Сталин не перебивал.

Молча ходил по кабинету, внимательно слушал, порой останавливался перед каждым из оппонентов, пристально всматривался в лицо то одного, то другого, щурился, потом недовольно поморщился и негромко проговорил:

— Ладно, вы поспорьте, а мы послушаем.

Спорщики мгновенно умолкли. Сталин глядел на них и ждал. В кабинете стало тихо.

— Трубы, о которых идет речь, — первым прервал молчание Тевосян, но уже ровным, спокойным голосом, — получают при бурении скважин слишком большую нагрузку и лопаются. Пробовали изготавливать даже из орудийной стали — все равно не выдерживают.

— Что же будем делать? — спросил Сталин.

— Будем осваивать, — неопределенно ответил помрачневший Тевосян.

Сталин строго посмотрел на него, но тут же, усмехнувшись, произнес:

— Не получается ли у вас, товарищ Тевосян, как у того старичка, который женился на очень молодой, мучил ее и сам маялся? Лучше скажите, что нужно, чтобы изготовлять эти трубы качественными?

Тевосян немного помолчал, что-то обдумывая, а потом попросил выделить 300 тонн молибдена.

— А что вы скажете, товарищ Вознесенский? — Сталин повернулся в сторону председателя Госплана, но Н. А. Вознесенский твердо стоял на страже остродефицитных, редких материалов.

— Молибден весь распределен по наркоматам. Имеется лишь НЗ — неприкосновенный запас, — сухо ответил он.

Решение насущного вопроса явно заходило в тупик. Байбаков почувствовал, что ему нужно вмешаться в разговор, и сказал:

— Каждая поломка труб вызывает аварию, устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда такая авария приводит вообще к ликвидации бурящейся скважины.

Этот довод показался Сталину убедительным, и он опять обратился к Вознесенскому.

— Товарищ Вознесенский, а для чего создается НЗ? — спросил Сталин и сам ответил: — Для того создается, чтобы все-таки есть, питаться, когда есть больше нечего. Не так ли? Давайте выделим 300 тонн молибдена, а вас очень попросим восстановить это количество в НЗ.

Вячеслав Михайлович Молотов. 1930-е [РГАСПИ]

Помолчав, Сталин посмотрел на озабоченного этим разговором непроницаемого Молотова:

— Вячеслав Михайлович, проголосуем?

Молотов согласился. Дело было решено.

В том, что Сталин всесторонне готовился к подобным совещаниям, Байбаков убеждался не раз. Ему помнится, например, как во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С. С. Апряткина Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифру — 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы по категориям. Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:

— Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

«Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда, — вспоминал Байбаков. — Это был урок и ему, и всем нам».

Байбаков рассказывает, как однажды случился такой казус: вставший для выступления начальник Грознефти Кочергов словно окаменел и от волнения не мог вымолвить ни слова, пока Сталин не вывел его из шока, успокаивающе произнеся:

— Не волнуйтесь, товарищ Кочергов, мы все здесь свои люди.

В тот вечер, когда они возвращались из Кремля в наркомат, управляющий трестом «Ворошиловнефть» Христофор Мосесович Сааков сказал Байбакову:

— Всех я слушал внимательно. И ведь, пожалуй, только вы один вели себя совсем спокойно. Так уверенно, ничуть не теряясь, как у себя дома, отвечали на вопросы Сталина.

«Мне было тогда 29 лет, — напишет потом Байбаков, — и, конечно, услышать такое о себе, что ни говори, приятно».

«Клава, у меня нет времени на ухаживания»

Эти 29 лет — возраст выхода Байбакова на властные высоты — акцентируются им исключительно в деловом контексте: дескать, несмотря на молодость, уже занимал большой пост, бывал на совещаниях с участием вождя и даже получал подчас высочайшее одобрение. Но 29 лет — это же возраст любви, веселых компаний, раздольных пирушек, всего, что потом вспоминается как дорогое и невозвратное. Что же мог Байбаков в те годы сказать о своей личной жизни? Только одно: «Моя личная жизнь — работа и еще раз работа». В одной из его книг читаем: «Даже в кино пойти было некогда. Круг личных друзей сузился до тех, с кем я работал, но и нам некогда было встретиться за накрытым столом. Мы не выделялись среди других ничем, даже одеждой».