Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1

Да, мир тесен. Мы снова встретились, правда, только после победы. Мне принесли из издательства толстую машинописную рукопись, роман «Балтийское небо». Несколько ночей, не отрываясь, я читал страницу за страницей. И сегодня, когда передо мною давно изданная и прославленная критикой книга о ленинградской блокаде, о героических людях города-мученика и героя, о защитниках с неба его рубежей, — трудно, да и не нужно пересказывать содержание романа: он объемен и сложен, в нем десятки действующих лиц. Вы сами прочитаете его в нашем двухтомнике. Вы полюбите первое поколение летчиков эскадрильи истребителей, которое называли «рассохинским», по имени ее погибшего командира, и пришедшее ему на смену второе поколение, которое называли «лунинским», по имени главного героя романа, и третье поколение, совсем молоденьких, но тоже обретавших свою гибель и посмертную славу… Вы полюбите тех, кто жил и работал в этом великом городе, его жителей — женщин, детей и стариков, кого обессмертил в своем романе Николай Корнеевич, офицер Пубалта, заглянувший ко мне в кабину машины с сумкой противогаза, с наганом в черной кобуре октябрьским вечером за Парголовом.

Тех, кто сражался в балтийском небе, я почти не знал, но тех, кто погибал на улицах и в подвалах города, знал хорошо: по поручению товарищей я вывозил по льду ладожской дороги их семьи. Заледенелый город, с сугробами в человеческий рост, с провисшими проводами, с вымороженными домами, город, окованный снизу льдом и сверху облаками, город-блиндаж, он вдохновлял армию в окопах вокруг него. Он был беспримерным доказательством прочности нашего тыла. Подобно тому, как изнемогшие артиллеристы, когда пали кони, однажды на моих глазах вытаскивали «на ногтях» свои орудия и падали под колеса, так много дней вели себя ленинградцы. Победа шла по их телам… Чуковский, вернувшийся с войны, рассказывал о том, что видел, что слышал, что пережил. Сколько энергии отдавал этот город фронту, сколько тепла! Это счастье, которое накопил в мирные годы народ, отдавало свою теплоту. Как каменный уголь отдает накопленный веками жар солнца, так защитники и жители Ленинграда раскаляли печи заводов, освещали прожекторами небо. Там люди не сознавали исключительности своего подвига — черта, подмеченная в русском человеке еще Львом Толстым в «Севастопольских рассказах». Через десятилетия новые, еще не родившиеся поколения будут суеверно чтить прадедов, тех, что отстояли Ленинград.

Думаю, что даже не столько морские летчики, однополчане Чуковского, заложили нравственную основу его романа, сколько голодные, обессиленно падавшие на улицах города ленинградцы, которых писателю приходилось видеть в недолгие часы служебных командировок, отлучек со своего аэродрома. Когда мы встретились в Переделкине, чтобы поговорить о рукописи, Николай Корнеевич, прикрыв глаза и мерно покачиваясь в такт своим словам, вспоминал:

— …А ты ходишь по этой священной земле запросто, деловито. И только вернувшись домой, в Ораниенбаум, вдруг отдаляешь от себя все виденное на дистанцию огромного уважения. И этот перекресток Невского и Садовой, это уже не где-то близко от городской комендатуры, где в столовой можно перекусить и зарегистрироваться, нет, это уже нечто исторически приподнятое, легендарное, как бы в дымке тумана встающее, — где в семь утра темные дома темнее неба и ходкая черная толпа, бредущая под артобстрелом к своим рабочим местам на заводы и фабрики… Прекрасное и в то же время ужасающее зрелище…

Много книг-воспоминаний о воздушных боях написано после войны самими летчиками. Особенно полюбились мне и поразили меня рассказы и очерки Марка Галлая о первых воздушных боях на подступах к Москве. Но самые волнующие страницы о смертельных поединках в воздухе были прочитаны в романе, в сущности, штатского писателя. Чуковский не боялся вносить подробности в описания мгновений боя, потому что знал: в этих мгновениях выражается вся сложность характера человека. Он писал о минутах воздушного поединка с той зримой технологической точностью, какой мог бы позавидовать любой автор «производственного» романа: