Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1

Роман быстро завоевал любовь читателей. Литературная критика, хотя и не сразу, тоже высоко оценила его художественные достоинства. Спустя пять-шесть лет после победы в журналах и издательствах прозвучали голоса, относившие произведения о войне к теме исторической, будто бы отживающей, уводящей читателя от современности. Странное это было мнение, и, слава богу, недолго слышались эти голоса. «Балтийское небо» круто повернуло интерес критики к военной теме. Мне запомнились превосходные статьи покойного А. Макарова, а также умные размышления С. Львова. С художественной стороны, отмечал С. Львов, описания картин воздушных боев «ни разу не кажутся однообразными, более того, почти каждое из них запоминается во всем его драматическом течении! В чем же дело? А дело в том, что читатель видит человеческое содержание каждого из этих боев, не внешнее действие, а вложенную в него мысль: поиски решения, преодоление колебаний, рост характера. И то, что весь этот напряженный процесс совершается перед лицом огромной опасности и протекает в короткие мгновения, делает эти страницы романа такими запоминающимися».

В Москве мы подружились.

Я читал каждую его новую повесть, каждый рассказ, иногда даже прежде, чем они появлялись в печати. А иногда и те, что не успел прочитать до войны. Жизненный опыт Николая Корнеевича сказывался в обширном и разнообразнейшем «репертуаре» его произведений. Это был многогранный талант. Писатель-романтик, он и после войны продолжал биографическую серию о путешественниках. Чуковский поведал нам о жизни Беринга. Наряду с темой гражданской войны его привлекала и эпоха великого строительства. В рассказе «Федор Иваныч» изображен начальник маленькой гидростанции, бывший ее строитель. Почему Николай Корнеевич выбрал последний день жизни этого человека, скромного прораба первых пятилеток? Не знаю, но с нежной грустью удалось ему изобразить душевное состояние усталого победителя. Его смерть — не поражение, а победа жизни. Не зря же над мертвым телом Федора Иваныча склоняется малыш, наследник жизни, со смешной и ласковой кличкой Полупочтенный.

В последние годы Чуковский часто обращался к теме любви, он оказался тонким психологом в таких произведениях, как повесть «Варя» (1957), рассказы «Трудна любовь» (1959), «Суд», (1960), «Цвела земляника» (1964). Один из последних рассказов писателя — «Неравный брак» (1962) — история любви работницы библиотеки Веры Петровны к пареньку, который моложе ее, недавно демобилизованному и готовящемуся к экзаменам в медицинский институт. Рассказанная с точки зрения женщины, пораженной внезапной любовью, эта история удивительна по степени раскрытия психологии женского чувства. Работа зрелого мастера слова.

Снова и снова возвращался Чуковский к трагическому времени ленинградской блокады. Об этом его шедевр — «Девочка-жизнь».

В литературе есть вещи, не поддающиеся научному анализу, даже новомодному побуквенному и цифровому подсчету структуралистов — впрочем, кажется, они и не ставят себе такой задачи. Попробуйте определить источник магического влияния на нас лермонтовской «Тамани». Всего-то несколько страниц, попытайтесь пересчитать все буковки и запятые в бессмертной новелле, соберите в столбцы все суффиксы, не оставьте без внимания ни одного наречия или приставки, то есть повторите титанический труд нынешних мастеров расчленения живой ткани, — я нисколько не хочу умалить их стараний и даже достижений, — тайна поэзии «Тамани» останется неразгаданной. Вы спросите себя: в чем же в самом деле тайна? Отвечая на этот вопрос, мы назовем не полудетективный сюжет, не систему лиц, включенных в торжественное шествие над Керченским проливом, а только свечение месяца в сыром воздухе над скалистым берегом поселка, только видение девушки в платке, опоясывающем ее тонкий стан, только тьму и восковой огарок в деревянной тарелке.

Я далек от дерзкой мысли какого-либо уподобления рассказа «Девочка-жизнь» — «Тамани», только надо же объяснить колдовское действие рассказа и на меня, и, как я знаю, на многих, многих читателей. Необычайно поэтична сама фигурка, прямая и стройная, укутанной в белый платок пятнадцатилетней девочки, мелькающей по всем этажам вымирающего дома, — она должна каждого ослабевшего жильца успеть навестить, вновь пробудить в нем волю к жизни:

«— Как им хочется нашей смерти. А мы должны им назло — жить, жить, жить!..

— Он не умрет. Я с ним поговорю…

— Вы дойдете!»

И когда исчерпаны все средства, чтобы поддержать дыхание в полумертвом человеке, этот гипнотический приказ пятнадцатилетней девочки: «Вы живой. Живой!» — сотворяет чудо. Люди начинают вручную вращать колесо плоскопечатной машины, начинают верить, что еще можно добраться до отдаленной части осажденного города, что еще можно и нужно время от времени подтянуть на стенке гирьку ходиков…