Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

А новые лица, появляясь во дворце, приносили самые противоречивые слухи. Одни успокаивали, но толком ничего не знали. Принц Вюртенбергский сеял панику, внушал императрицам, что «все обстоит плохо», «большая часть войск отказывается повиноваться» и «полки отпадают один за другим». Когда сообщили о проехавших пушках, Александра Федоровна с сыном упала на колени, вспоминала потом: «Ах, как я молилась тогда – так я еще никогда не молилась» [33]. Наконец, прибыл Адлерберг с известием от царя – все кончено. Но самого Николая еще долго не было.

Он оставался на улицах. Бенкендорфу и Орлову с конницей велел прочесывать город, вылавливать смутьянов. Распределял войска для патрулирования и оцеплений. Петербург превращался в воинский лагерь. Опустевшие улицы с цокающими копытами конных разъездов. Заставы солдат, греющихся у костров. Пушки, перекрывшие мосты. Жена с сыном встретили Николая на дворцовой лестнице. И… ей показалось, что она видит другого человека. Что-то в нем неуловимо изменилось. Он был такой же – и уже не такой. В нем появилась и как бы сконцентрировалась – власть. Уходил просто любимый муж. А вернулся Царь. Маленький Саша почему-то расплакался. Отец пристыдил его и вывел во двор, к караулу Саперного батальона. Сказал: «Я не нуждаюсь в защите, но его я вверяю вашей охране». Старые солдаты обнимали царевича, кричали «ура!».

Молебен, назначенный на 14 часов, начался с пятичасовым опозданием. Царская чета уже не успела переодеться. Александра Федоровна была в утреннем платье, муж в парадном измайловском мундире – в чем провели весь день. Опустились на колени, и торжественно звучало многолетие «благочестивейшему императору Всероссийскому Николаю Павловичу», «да подаст ему Господь благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение, и на враги победу и одоление!» Царь весь день оставался голодным, поесть смог лишь в восемь вечера. А спать ему в эту ночь не довелось вообще.

Поступали доклады от командиров оцеплений, Бенкендорфа, Орлова. В первые же часы после разгона мятежников они задержали 500–600 разбежавшихся солдат и присоединившихся к ним простолюдинов, в большинстве пьяных. Отвели в Петропавловскую крепость. Офицеров доставляли в Зимний дворец. Их допрашивал сам Николай, в помощь себе он взял генерала Толя. Первым привели Щепина-Ростовского. Его считали руководителем восстания, но быстро стало ясно, что он всего лишь пешка. От задержанного Бестужева услышали имя настоящего руководителя – Сергей Трубецкой. Дома его не оказалось, но при обыске в ящике стола нашли бумагу, написанную его рукой. Черновик плана действий на 14 декабря с распределением обязанностей.

Вскоре узнали, что Трубецкой укрылся в австрийском посольстве – посол, граф Лебецельтерн, приходился ему свояком. К нему отправили управляющего Министерством иностранных дел Нессельроде с требованием выдачи. Посол сперва пытался протестовать. Но Нессельроде настоял на своем. Доставленный к царю, Трубецкой запирался. Его предупредили об уликах. Нет, он твердил, будто ничего не знает. Предъявили черновик – сразу сломался. Упал на колени перед Николаем, ползал в его ногах. Но у государя были и другие дела. Допросы он поручил генералу Левашову. Хотя о задержанных и результатах допросов велел докладывать себе лично.

В городе было тихо. А большинство нижних чинов, участвовавших в восстании, просто… возвратились в казармы. Сожалели, что поддались на обман. Царь решил, что держать войска под ружьем больше нет нужды. Прежде чем распустить их, велел построить. Объехал полки, вставшие на Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской площадях, Английской набережной. Благодарил их за верность долгу, за проявленное усердие. Здесь же по распоряжению Николая был построен бунтовавший Флотский экипаж. Но он пошел на Сенатскую за своими офицерами, а потом первым, в полном составе, раскаялся. Николай проявил поистине царскую милость. Простил матросов. Возвратил им знамя, и экипаж тут же привели к присяге.

А во дворец привозили все новых задержанных. Некоторые приходили сдаваться сами. Но поведение тех, кто намеревался ниспровергнуть империю и династию, строить какую-то новую Россию, до сих пор вводит в шок исследователей. Они сдавали своих целыми пачками! Сыпали именами сообщников, чуть ли не наперегонки. Цеплялись за надежды спасти шкуры, писали покаянные письма императору, предлагая услуги по раскрытию «всех сокровенных сторон заговора».

Вот тогда стали всплывать связи с очень крупными фигурами. Царь писал брату Константину: «Все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». В разговоре с Карамзиным упомянул, что и Сперанского «не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость». Большие подозрения падали на сенатора Сумарокова, на начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома и командира Финляндского полка Моллера – фактически устранившихся от подавления мятежа.