Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

13 сентября на Девичьем поле были организованы увеселения для простонародья. Понастроили красочные павильоны, накрыли огромные столы – горы пирогов, жареные быки и бараны, фонтаны вина, чаны с пивом. Когда прибыла царская семья, Николай объявил людям: «Дети мои, все это для вас». Но опыта столь массовых мероприятий еще не было. Рассчитывали, что народ будет смотреть выступления наездников, канатоходцев, плясунов, запуск огромного воздушного шара, монгольфьера. Но он, едва оторвавшись от земли, лопнул в клубах дыма.

А на зрелища отвлеклись немногие. Толпы ринулись к столам и фонтанам, расхватывая все, что можно урвать, опрокидывая, ломая. Царь со двором вскоре уехали, а беспорядок нарастал. Передавали друг другу слова Николая «все это для вас» – и крушили, разбирая на «сувениры», беседки, павильоны. Малочисленная полиция не могла ничего сделать со стотысячной массой, были задавленные, орудовали и воры, в тесноте выворачивали карманы. Примчался обер-полицмейстер Шульгин с сотней казаков. Догадался позвать пожарных, дежуривших на краю поля. Струи воды и нагайки кое-как рассеяли давку [42].

Но тут уж виноват был не царь, а психология толпы. И не только русской. Ф. Ансело, оставивший нам воспоминания о коронации, признавал, что похожие безобразия регулярно случались во время массовых гуляний на Елисейских полях. А Николай Павлович искренне хотел порадовать всех подданных. Торжества сопровождались дождем награждений, повышений, амнистий. Особо государь вспомнил о Пушкине. Кстати, ссылка-то у него была в собственное имение – великолепная природа, поездки к соседям. Современные туристы, посещая Пушкинские места, восхищаются такими условиями. Но поэт, хоть и много работал (создал за 2 года около ста произведений), жестоко страдал от невозможности их опубликовать, от скуки. Сошелся с крепостной сожительницей Ольгой Калашниковой, изрядно выпивал, болел.

Николай знал его произведения и оценивал поэта как исключительный талант. Вызвал из Михайловского, велел доставить прямо к себе. Пушкин прибыл 28 сентября. Больной, но ершистый. С ходу начал фрондировать. На вопрос, что бы он делал 14 декабря, если бы находился в Петербурге, заявил – был бы на Сенатской площади. Но император поставил его на место не гневом, не угрозами. Только своим величием и великодушием. Разобрал по косточкам революционную «романтику», назвав ее «мечтаниями итальянского карбонарства и немецких Тугенбундов», «республиканскими химерами». Логика его была железной, аргументы четкими, и политический спор Пушкин проиграл, вынужден был согласиться. Даже признал, что царь совершил великое дело, сокрушив голову «революционной гидры». Он ухватился за стандартные обвинения революционеров о «другой гидре» – злоупотреблениях чиновников, коррупции.

Николай это и сам знал. Ответил, что «для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха… Ему нужно содействие людей и времени… Пусть все благонамеренные и способные люди объединяются вокруг меня». «Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение». Возразить Пушкину было уже нечего. А государь напутствовал его: «Я был бы в отчаянии, встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал и которого теперь уважаю всей душой. Продолжай оказывать России честь твоими прекрасными сочинениями и рассматривать меня как друга».

«Служи родине мыслью, словом, и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я». От обычной цензуры он Пушкина освободил. Из ссылки тоже. «Я не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы…» [43, 44]. После этой беседы царь сказал Д. Н. Блудову: «Знаете, что нынче я долго говорил с умнейшим человеком России?» [45]. Но и Пушкин был под глубоким впечатлением от встречи. Появились его стихотворения «Стансы», «Друзьям», посвященные Николаю.

«Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю;
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждою, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…»