Николай Гумилев

Когда я телу дал передохнуть,
Я вверх пошел, и мне была опора
В стопе, давившей на земную грудь.

И вот, внизу крутого косогора,
Проворная и вьющаяся рысь,
Вся в ярких пятнах пестрого узора.

Она, кружа, мне преграждала высь,
И я не раз на крутизне опасной
Возвратным следом помышлял спастись.
[…]
Доверясь часу и поре счастливой,
Уже не так сжималась в сердце кровь

При виде зверя с шерстью прихотливой;
Но, ужасом его опять стесня,
Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

Он наступал как будто на меня,
От голода рыча освирепело
И самый воздух страхом цепеня.

И с ним волчица, чье худое тело,
Казалось, все алчбы в себе несет;
Немало душ из-за нее скорбело.

Меня сковал такой тяжелый гнет
Перед ее стремящим ужас взглядом,
Что я утратил чаянье высот.

^{Ад. Песнь 1. 31–52. Пер. М. А. Лозинского}

Дантовский «шифр» не был загадкой для современников: под «сумрачным лесом» разумелась греховная жизнь, а звери, препятствующие восхождению на «холм спасения», оказываются воплощением сладострастия (рысь), властолюбивой гордости (лев) и корыстолюбия (волчица). Если же говорить об отечественной литературе, то можно вспомнить, например, пушкинский «сотериологический» отрывок —

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий,

— восходящий к стиху из Первого соборного послания Петра (1 Петр. 5: 8), или «паучиные» кошмары героев Достоевского.

Однако эта страшная и трагическая сторона натурфилософского православного мышления не должна заслонять собою и утверждение возможности преображения «зверей» в «животных» — в случае, если встреченный ими человек не является источником зверства, если греховные страсти плоти в нем отсутствуют и его природа оказывается «восстановлена» в подлинной гармонической целостности. Отсюда — история заточения Даниила в львиный ров (Дан. 6:19–27), таинственное упоминание Марка о сорокадневном пребывании Спасителя в пустыне «со зверями» (Мк. 1: 13), а также многочисленные трогательные рассказы о чудесных «приручениях» святыми самых свирепых животных существ: львов, гиен, волков и т. п. (см.: Горичева Т. Святые животные // Христианство и экология. СПб., 1997. С. 111–175). В общем же можно сказать, что православное мировоззрение созерцает природу сквозь призму сотериологии, и та картина, которую дает это «преломление зрения», оказывается до невероятности странной для светского взгляда, свойственного посетителям естественно-научных музеев, ботанических садов и зоопарков.

IV