Николай I

«Латинский язык был тогда главным предметом, — вспоминал Николай Павлович, — но врожденная неохота к оному, в особенности от известности, что учимся сему языку для посылки со временем в Лейпцигский университет, сделало сие учение напрасным. Успехов я не оказывал, за что часто строго был наказываем, хотя уже не телесно»^{76}. Более того, Николай и Михаил Павловичи были единственными из великих князей, которых пытались обучить не только латинскому, но и древнегреческому языку. Как видно из письма Фридриха Аделунга Марии Федоровне от 8 октября 1813 года, вдовствующая императрица сочла необходимым изучение древнегреческого языка только в ограниченном объеме для понимания терминов, вошедших во французский язык. Предложение Ф. П. Аделунга познакомиться также с древнегреческой мифологией Марией Федоровной было отвергнуто^{77}. В сущности, это был первый и последний опыт преподавания основ древнегреческого языка в семье Романовых. Вряд ли можно согласиться со встречающимися в литературе утверждениями, что Константин Павлович блестяще знал древнегреческий язык и читал в подлиннике Плутарха^{78}. По свидетельству его воспитателя Цезаря Лагарпа, великие князья Александр и Константин, изучая историю, читали «Амиотова Плутарха», то есть перевод^{79}. В связи с «греческим проектом» Екатерины II Константина обучали не древнегреческому, а новогреческому языку, и всю жизнь его сопровождал грек по национальности гофмейстер его двора генерал граф Д. Д. Курута. По свидетельству Д. В. Давыдова, его брат видел, как в гневе «разъяренный цесаревич говорил что-то Куруте с особенным жаром на греческом языке»^{80}.

Что касается Николая Павловича, то опыт его обучения древним языкам оказался не вполне удачным. Много лет спустя, в 1851 году, по распоряжению Николая I из библиотеки Эрмитажа в Публичную библиотеку были переданы книги на латинском языке. Министр Императорского двора П. М. Волконский заметил тогда директору Императорской Публичной библиотеки М. А. Корфу: «Государь терпеть не может латыни с тех пор, когда его мучили над нею в молодости, и не хочет, чтобы в новом музее (так называли вначале вновь отстроенный Эрмитаж) оставалось что-то на этом ненавистном ему языке»^{81}. При встрече с М. А. Корфом Николай Павлович добавил: «Терпеть не могу вокруг себя этой тоски»^{82}.

Труды римских авторов использовались в основном в качестве нравоучительного чтения. В письме к матери от 4 сентября 1809 года «Никош» писал: «…Я окончил утреннее занятие латинским языком, в котором перевел одно место из Корнелия Непота о Эпаминонде (беотийском полководце, разгромившем Спарту в 371 году до н. э. — Л. В.), величие его характера меня так поразило, что я невольно в первую минуту подумал, что в изображении его кое-что прибавлено из новейших издателей»^{83}. Как и его старшие братья, Николай читал и извлечения из Плутарха. Он прилежно изучал также «Комментарии Юлия Цезаря», поскольку это имело прямое отношение к истории военного искусства, но во французском переводе (Le Deist de Botidoux. Paris, 1809). A вот сюжеты, связанные с философией, его не только не интересовали, но даже вызывали раздражение, которое проявлялось иногда в резких фразах. Однажды на уроке Н. И. Ахвердова в феврале 1809 года зашла речь об одном из древнегреческих философов, которого Николай в свойственной ему безапелляционной манере назвал «дураком». Преподаватель, которого покоробило это выражение, заметил, что уместнее было бы назвать его «сумасшедшим»^{84}.