Николай I

Считая понедельник днем тяжелым (14 декабря 1825 года, кстати говоря, тоже пришлось на понедельник), император, по воспоминаниям современников, никогда не выезжал в дорогу в этот день, а предпочитал воскресенье, время сразу после литургии. По свидетельству одного из камердинеров (в пересказе полковника А. И. Энгельмейера, записанном И. С. Листовским), Николай Павлович и в дорожном быту любил постоянство: «Государь скоро привыкал к платью, экипажам и лошадям и не любил перемен. Если ему подавалась новая лошадь, он спрашивал: «Это что за лошадь?» — «Новая, Ваше Величество». — «Дрянь, слабосильна!» Затем делал такие концы, что лошадь возвращалась совершенно мокрою. «Я говорил, что слабосильна», — замечал государь, выходя из саней. Так же точно новый экипаж всегда казался государю с недостатком: «Короток, негде ног протянуть». По большей части новую лошадь или сани подавали в первый раз вечером, когда государь ехал в театр, а на другой день, на вопрос государя: «Это что за лошадь? Это что за экипаж?» — ему отвечали: «Вчера изволили ездить в театр, Ваше Величество». Замечаний уже не было»^{1600}. Между прочим, именно при Николае I в Царском Селе появилось кладбище «лошадей седла его императорского величества».

Николай Павлович всегда отдавал дань тем, кто ему верно служил. Постоянными спутниками императора в его путешествиях были сначала А. X. Бенкендорф, а начиная с 1838 года все чаще А. Ф. Орлов. Последний имел привычку засыпать и, как жаловался Николай Павлович А. О. Смирновой-Россет, наваливаться на сидящего рядом государя.

Во время дальних поездок впереди императора обычно скакал курьер, и на почтовых станциях ямщики спешили загодя вывести самых лучших и свежих лошадей, так что переупряжка занимала едва ли больше минуты. Зимой, в темное время, в нескольких саженях скакали два курьера с факелами. Стремительные гонки по ухабистым дорогам приводили к большому падежу лошадей. Счет за них предъявляли к оплате еще больше. Однажды Николай Павлович попытался подсчитать число павших на его глазах лошадей, но ему сказали, что многие лошади околевают не сразу, а через некоторое время. Проверить не удалось. Естественно, губернаторы готовились к проезду императора, спешно ремонтируя по запланированному маршруту мосты. Однажды один мост рухнул сразу после того, как экипаж государя промчался по нему. Ставший невольным свидетелем этой сцены исправник запомнил кулак, который, не останавливаясь, показал ему Николай Павлович. При проезде императора по Пензенской губернии в 1836 году губернатор Панчулидзев предписал почтмейстеру и исправникам, чтобы на каждой станции было по 85, а на подставе (на середине дистанции между станциями) — по 79 почтовых лошадей (учитывалось наличие свиты). Было наказано, «чтобы лошади не откармливались на стойке, но были мятые в гоньбе, кроме последних суток; чтобы лошадей объезжали в дышле, днем и ночью с фонарщиками или пучками зажженной соломы, дабы тем приучить их не бояться огня, а народ должен кричать — ура»^{1601}.

С представителями администрации и войск император обычно беседовал во время перемены лошадей. Из воспоминаний А. И. Герцена может создаться впечатление, что жестокосердный Николай I не принимал прошений, как это было с несчастной девушкой, неожиданно бросившейся в Москве в 1826 году к проезжавшему государю. На самом деле Николай Павлович считал прием прошений важной составной частью своей повседневной работы, хотя, естественно, ей придавались определенные организационные формы. Свои поездки по России он использовал для личных контактов с подданными. Бывало, правда, что в пылу усердия какой-нибудь генерал-адъютант спешил разогнать кучку собравшихся просителей. Характерный случай привел служивший по Артиллерийскому департаменту И. С. Жиркевич, случайно повстречавшийся с Николаем I и принцем Оранским во время проезда через Боровичи в последних числах февраля 1828 года. Генерал-адъютант, ехавший впереди, приказал просителям удалиться, говоря, что государь и так озабочен. Прибыл император, а затем отставший от него А. X. Бенкендорф. Александр Христофорович обратился к И. С. Жиркевичу с вопросом, и последний так рассказывает о последующих событиях: «Давно ли приехал государь и не подавал ли кто-нибудь прошений?» — Я ему отвечал, что государь приехал с полчаса, а прошений никто не подавал, ибо всех просителей заблаговременно удалил N. N. — «Напрасно! Как это можно делать! Государь так милостив ко всякому, что не тяготится принимать прошений никогда»^{1602}. После этого разговора просители были вновь собраны. Ознакомившись с их просьбами, двум из них А. X. Бенкендорф не рекомендовал обращаться к императору. Затем Николай Павлович вышел на крыльцо и здесь же принял прошения.