Николай Коняев. Два лица Власова.

Здесь опознали только по туловищу и одежде Гончарука Василия Ивановича. Конского

железнодорожника. Немцы ему выбили и выстреляли все лицо и мозги. Осталась только черепная

коробка. Около него лежало семь убитых немцев. Сердце сжалось. Жаль было верного друга и героя.

Постояли, посмотрели, помолчали и за дело. Велел лейтенанту занять оборону левее, я со своими

правее, а далее, вправо никого нет, стык. Немного еще продвинулись, и стал устраивать точки из

разного хлама. Приходит боец и говорит:

— Товарищ командир, там ваш боец, пойдемте.

— Мои все здесь, — отвечаю. — Вот, рядом все, делают точки.

— Нет ваш.

Пошли посмотрели, а это Самарин, лежит на спине, голый. Все тело и лицо выжжено шомполами.

Накаленный шомпол вжигался в тело во всю его толщину, и мясо обугливалось вокруг него, так всего

сожгли. Он не помнит, как после ему стреляли в спину, и пуля вышла в живот. Так как все были

истощены, в том числе и Самарин, то у него вокруг раны был кружок крови, миллиметра два ширины

и полсантиметра ширины жидкого, как чай, зеленого от травы кала.

Он был жив. Тихо шевеля губами, сообщил, что немцев много, есть русские.

По рассказам, он был председателем артели и золотоискателем. Сибиряк.

Все стоявшие около Самарина Анатолия поняли лицо фашизма, невыразимую бесчеловечность

издевательств. Даже не один зверь в мире не допустит того, как фашизм. Это поразило нас.

Доложил обо всем командиру полка, и он приказал мне принести Самарина на КП в санчасть. Двое

суток мы не спали, не ели и не пили, было не до этого. Все время в ходу, да еще несли Самарина пять

километров. Положили его в санчасть. Бойцов, которые со мной тащили, отправил на свои места.

Подошел к ручью попить, смотрю, у воды лежит икра. Ну, думаю, кто–то щуку поймал, а икру

выпотрошил (в ручье щук не было). Вот повезло мне, взял и съел ее. Подошел к своим, старшина

Григорьев Иван Николаевич говорит:

— Товарищ командир, мы лягушку поймали, сварили, давайте есть.

— Так это вы выбросили из лягушки икру?

— Да.

— Зачем я ее съел?

Поставили котелок для еды. Там от лягушки плавала одна капля жира. Впятером съели одну лягушку…

Меня вызвали на КП.

Командир полка приказал:

— Собирай всех, которые близко, около тебя. [98]

Около елки была выкопана яма. Приказали все туда сложить. Сложили штабные документы, бумаги,

рацию, противотанковые ружья и другую технику и закопали.

Когда отходили, я спросил начальника санчасти Сидоркина о состоянии Самарина. Он сказал, что

Самарин уже скончался.

Так как атаковали штаб дивизии, нас повели обходными путями туда. По пути увидели в стороне

пятерых немцев. Я позвал бойцов, чтобы уничтожить их. Представитель дивизии, старший

лейтенант, приказал нам вернуться. Я спросил, почему бы нам не уничтожить немцев? Лейтенант

ответил: «Завяжем бой, нам не выполнить задачу».

Мы пришли в штаб дивизии часам к 9 утра. Немцы вели бой. Командованием был составлен план

операции по уничтожению противника.

Мне, с группой из десяти бойцов, было приказано занять оборону перед лицом наступающего

противника. Стоять насмерть, ни шагу назад. Огонь, до наступления немцев, не открывать.

По домыслу одна группа должна была зайти и действовать справа, во фланг противника, другая

группа — слева, тоже во фланг немцев. Мы осмотрели местность, и подошли к небольшому ручью,

метрах в сорока от немцев. Видели, как они переползают. Патронов было мало, и бойцы начали

говорить: «Вот где наша могила».

Первая группа зашла далековато и левым флангом проходила мимо немцев. Немцы открыли по ним

огонь ружейный и минометный, и, видимо, сообщили координаты своей артиллерии. Срезали всю

нашу группу.

В это время стала действовать левая группа, уже в тылу немцев. В результате немцы потеснились на

территорию первой группы, а наши заняли их позиции. Тогда немецкая артиллерия стала бить по

немцам, а наша артиллерия — по нашим. Связи никакой не было. Послал бойца сообщить об этом, но

бежать было далеко, и пока он бегал, здесь бой уже прекратился. Остатки немцев отошли. Стало

тише. Посыльный явился и передал приказание явиться на КП.

Уже вечерело. Командир полка приказал мне идти с группой своих бойцов на наш передний край.

Снимать всех бойцов и вести сюда.

Опять пошли обходными путями, моховыми болотами. Прибыли утром. Зашли в санчасть, осмотрели

все и нашли Самарина, он был еще живой. Стали искать кругом, чем бы его покормить. Немного

нашли и покормили. Он тихо сказал:

— Эх! Какое бы было удивление, если бы я остался жив.

— Пойдем на передний край, соберем всех, — сказал я. — А обратно зайдем за тобой и возьмем тебя.

Когда собрал с переднего края, там и двадцати человек не было. Зашли к Самарину. Зная, что сами

еле ногами двигаем, а нести придется всем, я еще раз спросил:

— Как, ребята, понесем Самарина?

— Понесем! — ответили мне. [99]

Фельдшер Григорий Николаевич Запольский отозвал меня от ребят и сказал:

— Самарина нести бесполезно, так как у него прострелены кишки и уже третьи сутки все воспалено,

его ничем нельзя спасти.

Переговорил со всеми и о заключении фельдшера. Решили — понесем. Понимал, бросить его — это

морально убить товарищество.