Николай Коняев. Два лица Власова.

скорее приобретенным. Как и у многих русских, в нем действовал ярко выраженный инстинкт,

который выручал его в неожиданных жизненных ситуациях. По существу, он был большим педантом.

Любовь к порядку, связанная с энергией, объясняла — почему немцы ему импонировали. Поэтому

Власов был в состоянии разрешить ряд проблем с немецкой педантичностью. При этом он не

стеснялся в выборе средств и бывал по–русски деспотичен».

Сергей Фрёлих, который частенько заменял Власову переводчика, отмечал также, что генерал умел

сразу почувствовать сущность обсуждаемого вопроса и в результате собеседники быстро

воодушевлялись и усваивали его идеи…

Таким: высоким, басистым, обладающим «невероятным шармом» и столь же невероятной

способностью воодушевлять и убеждать слушателей, и предстал Власов перед жителями

оккупированного Смоленска…

25 февраля 1943 года в Смоленске Власова встречал генерал фон Шенкендорф.

Вечером Власов выступал в театре. [162]

Прерываемый аплодисментами, он объявил, что свергнуть Сталина должны сами русские и

национал–социализм навязан России не будет, поскольку «чужой кафтан не по русскому плечу».

В. Штрик–Штрикфельд пишет, что выступление было триумфальным.

Думается, что насчет триумфа сказано сгоряча.

Да, Власов умел произносить речи. Он говорил с большой твердостью, и речь его всегда была

адресована к рядовому слушателю. Это импонировало слушателям.

Но в Смоленске Власов был связан предостережениями немцев и развернуться как оратор не мог.

Это чувствуется по его ответам, сохранившимся на страницах русскоязычных газет…

— Господин генерал! — спрашивали у него. — Почему после воззвания Смоленского комитета у нас

ничего не слышно об этом комитете и о вас лично?

— Россия велика, — отвечал Власов. — Словечко «смоленский» на листовке не нужно принимать

буквально.

— Почему не распускают колхозы, господин генерал?

— Быстро ничего не делается. Сперва надо выиграть войну, а потом уж — земля крестьянам!..

Как свидетельствует Свен Стеенберг, особенно трудно пришлось А.А. Власову, когда после

выступления к нему подошел заместитель германского начальника Смоленского района Никитин и

начал спрашивать: правда ли, что немцы собираются сделать из России колонию, а из русского

народа рабочий скот? Правы ли те, кто говорит, что лучше жить в плохом большевистском СССР,

чем под немецким кнутом? Почему до сих пор никто не сказал, что будет с нашей родиной после

войны? Почему немцы не разрешают русского самоуправления в занятых областях?

Но Власов прошел семилетний курс обучения в военно–бюрократическом университете

Ленинградского военного округа и искусством демагогии владел в совершенстве.

Он ответил Никитину, что «уже одно его выступление в этом (смоленском. — Н.К.) театре

доказывает, что немцы начинают понимать настроения и проблемы русских. Недоверие (немцев)

привело ко многим и тяжелым ошибкам. Теперь эти ошибки признаются немцами… Свергнуть

большевизм, к сожалению, можно только с помощью немцев. Принять эту помощь — не измена…

Чтобы добиться от немцев того, что должно было быть сделано уже давно, ему нужны доверие и

помощь народа». [162]

Ответы, может быть, и ловкие, но стоит только приглядеться, и видно, что ничего, кроме попытки

уйти от «неудобных» вопросов, тут нет.

Как, впрочем, и в его декларациях и воззваниях…

Юрий Финкельштейн справедливо отмечает, что «Власов уходил от ответа на главный вопрос: за что

воюем? Им был использован спасительный термин — непредрешенчество, освобождающий от

ответственности за будущее».

Это подтверждается свидетельством Константина Кромиади, который сам слышал, как Власов

говорил: «Окончательное решение при любых условиях должно принадлежать народу… В нашем

положении на чужбине законченные социально–экономические рецепты значительно осложняют и

без того сложную нашу задачу».

Соглашаясь с подобными свидетельствами, необходимо отметить, что и сам переход к рассуждению

о сроках выработки социально–экономических рецептов будущего устройства России тоже

определяется непредрешенчеством, уходом от главного вопроса — можно ли спасти Россию, помогая

ее врагам…

В различных воспоминаниях можно найти десятки объяснений Власова, почему его предательство не

является предательством Родины…

— В России — наши братья, — рассказывал А.А. Власов Игорю Новосильцеву. — Но братья бывают

разные: Каины и Авели. И если Каина мы ненавидим, то Авеля мы любим. И вот… приходит некто и

начинает бить Каина. Что делаете вы? Вы этому некто поможете. И когда падут оковы с Авеля и этот

некто тоже захочет бить Авеля, вы с Авелем объединитесь, освободитесь от этого некто. Некто, вы

сами понимаете, кто был.

Нелепо полагать, будто Власов не понимал, что немцы не собираются различать в русском народе

Авелей и Каинов, поскольку вое русские являются для них «унтерменшами»…

Власов понимал…

И, перечитывая его выступления, записи разговоров с соратниками, видишь, что Власов убеждал не

столько слушателей, сколько самого себя, и, убеждая себя, он порою забывал об осторожности.

Глава вторая

— Теперь вы верите, что избрали правильный путь? — спросил у Власова Штрик–Штрикфельдт,

когда тот вернулся в Берлин.