Николай Негорев, или Благополучный россиянин

Во всяком случае нужно было куда-нибудь идти. Стоять на людной улице, где того и гляди кто-нибудь мог заметить нас, было всего хуже.

— Пойдем же к тебе, посмотрим, — говорил Андрей, дергая своего приятеля за обе руки.

— Там ведь у нас нехорошо, — смущенно заметил Семен.

— Что за беда! Ничего! Веди! — нетерпеливо восклицал Андрей, дергая Новицкого все с большей и большей энергией.

— Вам неловко покажется.

— Ну, вот еще! — заключил Андрей и, не допуская дальнейших возражений, потащил Семена вперед по тротуару.

Нечего делать, мы пошли.

— Что же ты делаешь? Учишься? — спрашивал Андрей. — А я, брат, тебя часто вспоминал. Вот бы хорошо, кабы ты был тоже в корпусе. Помнишь, как мы с тобой дрались из-за Барбоски, а? Все-таки в деревне лучше, чем здесь. А тебе как кажется?

— И мне тоже.

— Отчего это у вас нет никакой формы?

— Не заведено. 

— А у нас и ружья дают, — продолжал Андрей, — где же эта Жидовская слободка? Далеко она?

— Да вот она.

Слободка, совершенно непроходимая по случаю грязи в другие времена года, кроме зимы, представлялась теперь какой-то пустой деревушкой, заброшенной в средину снежной пустыни. Маленькие деревянные лачуги с покосившимися воротами, точно высыпанные с неба могучею рукой, разбросались по земле как попало. Оторванная калитка висела на одной петле и уныло покачивалась; выбитое стекло было заткнуто тряпкой; торчавшие из крыш черные трубы не дымились и не показывали никакого признака жизни. Вся слободка, казалось, замерзла; присутствие живых людей решительно ничем не проявлялось.

— Вот здесь, — сказал Семен, повертывая к одному дому и останавливаясь у запертой калитки.

Мы вошли в крытый, темный двор, где стояли телеги с завороченными назад оглоблями, сани, какие-то бочки, лежали дрова и проч. и проч. Пахло и дегтем и навозом. Пройдя этот двор, мы очутились на свету; эта часть двора не была покрыта, и там навалило снегу по колено.

— Вот здесь, — сказал Новицкий, показывая на крутую лестницу без перил и торчавшее над ней одинокое маленькое шестистекольное окошечко.

— Иди, иди! — одобрительно и весело крикнул Андрей. Это поощрение было очень у места, так как Семен все что-то смущался и двигался как будто очень неохотно.

Мы взобрались в крохотную каморку, сплошь занятую лежанкой, кроватью, столом и двумя табуретами. Единственное окошечко с двумя рамами из синих бутылочных стекол плохо освещало двухаршинное пространство, оставленное свободным от мебели; было темно, жарко и душно. На лежанке сидел, скорчив под себя ноги, широкоплечий малый лет шестнадцати с круглой, как арбуз, головой и что-то внимательно шил. Рассмотрев нас, он быстро вскочил на ноги и, как столб, остановился у дверей.

— Извините, — смущенно пробормотал он, усиливаясь застегнуть свое нанковое пальто, на котором не имелось пуговиц, почему застегивание его особенно затруднялось.

— Вот, — смущенно сказал Семен, подвигая нам табуретки и, очевидно, желая этим вот выразить: «Вот какая конура, а вы думали — рай!»

— А это что такое? — сказал Андрей, взяв с подоконника ящик из-под сигар, наполненный всяким хламом. Там были и гвозди, и винтики, и солдатские оловянные пуговицы, и костяшки. — А это какие записки? — спрашивал Андрей, оставляя ящик и взяв со стола тетрадь. — Что такое гомилетика?[26]

Не дожидаясь ответов на свои вопросы, Андрей с самым веселым видом задавал другие.

— Вы здесь только двое и живете? — спросил он наконец.

— Нет, тут еще третий есть, — ответил Семен, думавший о чем-то другом.

— Где же он?

— Куда он ушел, Бенедиктов? — обратился Семен к парню, все еще не терявшему надежды застегнуть свое пальтишко без пуговиц.

— Он вышел, — тихо отвечал Бенедиктов, наклоняясь всем корпусом вперед, из чего можно было заключить, что он сообщает домашний секрет, которого не следует знать гостям.

— Куда же?

— На войнишку, — еще тише и еще больше наклонившись вперед, сказал Бенедиктов.

— Как на войнишку? Куда это на войнишку? — с живостью затараторил Андрей.

— Драться на войнишку пошел, — недовольным тоном объяснил Новицкий.

— С кем же он дерется?

— Там много — тысячи.

— Где же? Где это? — с хохотом спрашивал Андрей.

— А вот тут по спуску.

— Ради бога, пойдем туда! Сведи, душечка! Где эта войнишка? — пристал Андрей.

— А вот пойдемте — мы покажем, — неожиданно оживляясь, сказал Бенедиктов. — Пойдемте!

— Пойдемте! Пойдемте! — радостно вскричал Андрей. Мне тоже было очень любопытно посмотреть войнишку, и я не без удовольствия готовился идти туда, подвязывая наушники и надевая форменные казенные рукавички, между тем как Бенедиктов, надев шубу, подпоясывался полотенцем. Он улыбался до ушей и говорил: «Пойдемте, пойдемте — мы вам покажем».

Тут я только вспомнил, с какими товарищами мне придется идти по улице, но скоро успокоился, сообразив, что едва ли нас кто может встретить на Жидовском пустыре. Этому успокоению, впрочем, много способствовало то обстоятельство, что я очень заинтересовался войнишкой, про которую уже слыхал несколько раз.