Николай Негорев или благополучный россиянин.

Я вышел из залы очень довольный и с удовольствием встречал веселые лица, смех и громкую болтовню о том, кому какой билет достался, что говорил архиерей и проч. и проч. До обеда оставалось еще много времени, и мне скоро надоело шататься среди веселой, шумливой и говорливой толпы учеников: везде шли почти одни и те же разговоры. Я пошел в маленький садик, за баню, лег там на траву и стал смотреть на небо, которое было бесконечно глубоко и ясно; взор утопал в мягкой, чистой лазури; кой-где торчали, точно куски ваты, белые облачка. Я люблю смотреть на небо, лежа на спине: в это время дышится как-то вольнее и грудь наполняется чем-то свободным и великим, чуждым всяких желаний. Я начал думать об Оверине и не мог не рассмеяться, припоминая его комическую серьезность. Слова: "Это пустяки", казалось, и теперь еще отдавались в моих ушах. В это время подле меня раздались шаги, и кто-то прошел мимо, чуть-чуть не наступив на мою голову.

-- Оверин! -- почти невольно позвал я.

Оверин обернулся и дико взглянул на меня, точно я разбудил его от сна. Он, видимо, унесся далеко от нашего бренного мира, и ему дико было видеть близость живущего существа.

-- Оверин, -- повторил я, -- о чем вы думаете?

Он молчал и продолжал рассеянно смотреть на меня.

-- Что вы думаете? -- спросил я опять.

-- Ничего, -- задумчиво отзетил он, подходя ко мне. -- А вы что?

-- Я лежу. Ложитесь.

Оверин молча лег на траву и стал смотреть на небо. Мне было почему-то смешно, что подле меня лежит такой чудак.

Мы оба довольно долго молчали; мне было очень весело; внутри меня дрожал смех.

-- Знаете что?-- сказал вдруг Оверин.

-- Что?

-- Для всех ли время одинаково?

-- Как одинаково?

-- Так. Например, человек живет восемьдесят лет, а собака -- всего десять лет, а муха -- одно лето, месяца три. Неужели мухе ее век не кажется таким же длинным, как и человеку его век, а?

-- Не знаю.

-- Я думаю, муха тоже думает, что она живет лет восемьдесят. Даже для людей время идет не одинаково; говорят: "Время летит быстро, время долго тянется, одна минута кажется годом". Должно быть, муха принимает каждый день за год. Утро -- для нее весна, полдень -- лето, вечер -- осень, а ночь -- зима. Она -- маленькое животное, и век ее короче. Как вы думаете?

-- Да, -- рассеянно сказал я,-- мухе, я думаю, время кажется длинней, чем человеку.

-- Я думаю, есть такие животные,-- говорят, есть такие маленькие животные, что в одной капле воды их помещается несколько сот,-- им, я думаю, наша минута кажется годом; время для них идет еще тише, чем для мухи.

-- Да.

-- Этих маленьких животных в капле можно видеть только через увеличительные стекла. Я думаю, есть животные еще меньше -- в бильон бильонов раз, которых нельзя видеть ки через какие увеличительные стекла. Для них, я думаю, один миг кажется тысячелетием. Покуда мы мигаем глазом, они успевают прожить столько же, сколько мы прожили от сотворения мира. В то время как мы мигаем глазом, у них переменяется тысяча поколений: одни умирают, другие нарождаются. Кто знает, может быть, они также строят маленькие города, которые мы видеть не можем, а для них кажутся такими же большими, как Лондон. У них есть войны, великие полководцы и государи. Они думают, что живут с незапамятных времен, а для нас все их существование -- несколько тысячелетий -- один миг. Мы закрыли глаз -- народ этот начал жить от Адама, строил города, корабли, вел войны, а мы открыли глаза -- у них конец мира. Знаете, я думаю, что на нашем теле живут такие же люди, как мы, только очень маленькие, и мы их не можем видеть ни в какие увеличительные стекла. Они считают наше тело землей и доказывают, может быть, что она кругла. Они строят на нашем теле города, роют каналы, рубят леса, пишут свою историю и считают, что от сотворения мира прошло несколько тысячелетий, и думают, что конец мира должен последовать через несколько тысячелетий. А все эти тысячелетия проходят в то время, как мы мигаем глазами. Двигая пальцем, я теперь, может быть, разрушаю целые миры этих людей с городами, с дворцами, с разными животными; у них есть и киты, и слоны, и мухи -- все, как у нас, только такое, что в бильон бильонов раз меньше нашего.

Я засмеялся, но Озерин, увлеченный своей мыслью, не обратил на мой смех никакого внимания. Он смотрел на небо, выставив вверх руку с согнутым пальцем, на котором предполагались города, дворцы, леса, слоны и киты, и говорил как будто не мне, а голубому своду, далеко простиравшемуся над ним.