Николай Некрасов

Весь 1848 год журнал находился в опасности, Некрасов падал духом, жаловался на здоровье. Многим казалось, что следующий год принесет облегчение. Эту мысль выразил Гоголь, встретившись с молодыми литераторами и сотрудниками «Современника». П. В. Анненков вспоминал: «Он также продолжал думать, что по отсутствию выдержки в русских характерах преследование печати и жизни не может долго длиться, и советовал литераторам и труженикам всякого рода пользоваться этим временем для тихого приготовления серьезных работ ко времени облегчения. Эту же мысль развивал он при мне и в 1849 году на вечере у Александра Комарова. Тогда произошла довольно наивная сцена. Некрасов, присутствовавший тоже на нем, заметил: «Хорошо, Николай Васильевич, да ведь за всё это время надо еще есть». Гоголь был опешен, устремил на него глаза и медленно произнес: «Да, вот это трудное обстоятельство». Однако 1849 год не оправдал ожиданий гения. Правительство проявляло «выдержку»: в мае были арестованы Михаил Васильевич Петрашевский и члены его «общества», в том числе Достоевский, в декабре им был вынесен абсурдно-жестокий приговор. По свидетельству Анненкова, Некрасов был чрезвычайно «испуган» происходящими событиями. Панаева утверждает, что во время всего процесса над петрашевцами за Некрасовым велась слежка с помощью прислуги и дворника. По ее свидетельству, в редакции «Современника» каждый день ждали появления жандарма. Ее слова находят документальное подтверждение: исследователи обнаружили в архивах распоряжение управляющего Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии Леонтия Васильевича Дубельта от 31 октября 1849 года: «Г-н шеф жандармов имеет неблагоприятные сведения на счет образа мыслей редактора «Современника» г-на Некрасова. Должно наблюдать за ним».

Всё это, естественно, сказывалось на «Современнике», содержание которого и общее состояние дел постоянно удручали Некрасова. «Мы трепещем за наступающую подписку, ибо многие книжки журнала сряду были плохи», — писал он Тургеневу 12 сентября 1848 года. Ему же 17 декабря Некрасов сообщал: «Подписка идет у нас хуже прошлого года, чему Вы, конечно, и не удивляетесь, видя, как плох стал наш журнал сравнительно с прошлым годом. А отчего плох? Узнаете, как сюда приедете. Мы печатали, что могли». То же он повторил Тургеневу и в письме от 27 марта 1849-го: «В нынешнем году у нас подписка на все журналы хуже, вследствие того что газеты политические в интересе повысились, а журналы по некоторым причинам стали скучны и пошлы до крайности. Так у «Библиот[еки] для чт[ения]» убыло 900 подписчиков, у Краевск[ого] — 500, у нас — 700. Дела наши не очень блистательны». В целом так оно и было: отдел словесности «Современника» заполняли светские, кавказские или бытовые повести Дружинина (которому ни разу не удалось повторить успех своей дебютной повести «Полинька Сакс»), Григоровича, Панаевой (Станицкого), печатаются переводы Гёте и Ламартина, второстепенных европейских писателей. Грановский, его друг географ Николай Григорьевич Фролов, Соловьев в ученых статьях по возможности избегали современности и касались преимущественно развития естественных наук, удаленных периодов российской и европейской истории; но даже вполне невинная статья Соловьева о Смутном времени вызвала замечания и привела к выговору цензору за пропущенную цитату из послания Лжедмитрия II с призывом к крестьянам захватывать земли господ, в котором усмотрели «применение» к общественной жизни современной России. Много места в журнале занимали описания путешествий, причем в основном подальше от России: в Африку или Испанию. Поднимать по-настоящему острые темы, более или менее прямо отстаивать либеральные ценности было невозможно.

При этом работать Некрасову приходилось едва ли не больше, чем в случае, если бы пригодный для печати материал был в изобилии. Он вынужден был не просто оценивать качество текста, но стараться не допускать в журнал, с одной стороны, ничего по-настоящему подлого и лицемерного, с другой — слишком опасного. Тому же Тургеневу в письме от 9 января 1850 года Некрасов жаловался на «невероятное, поистине обременительное и для крепкого человека количество работы»: «…честью Вас уверяю, что я, чтоб составить 1-ю книжку, прочел до 800 писаных листов разных статей, прочел 60-т корректурных листов (из коих пошло в дело только 35-ть), два раза переделывал один роман (не мой), 1 раз в рукописи и другой раз уже в наборе, переделывал еще несколько статей в корректурах, наконец, написал полсотни писем, был каждый день, кроме лихорадки, болен еще злостью, разлитием желчи и проч. Кроме физических недугов и состояние моего духа гнусно, к чему есть много причин». Практически каждая книжка отнимала массу сил.