Николай Островский

Заседания съезда, проходящие в Киеве, транслируют Островскому по радио.

6 апреля 1936 года. Репродуктор стоит у его изголовья; стараясь не проронить ни слова, Николай с жадностью слушает речи выступающих.

— Я самый аккуратный делегат, — шутит он. — Я «хожу» на все заседания и внимательно слушаю выступающих.

Наконец председатель объявляет:

— Слово предоставляется делегату, писателю-комсомольцу Николаю Островскому.

Гром аплодисментов долго не смолкает.

— Дорогие товарищи! — взволнованно начинает Островский свое выступление по радио. — Шлю свой пламенный комсомольский привет съезду молодых победителей, лучшим сынам Советской Украины, собравшимся на свой IX съезд. Дорогие друзья! Десять лет прошло с того дня, когда я последний раз выступал на конференции комсомола. Жестокая болезнь пыталась оторвать меня от родной комсомольской семьи, но это ей не удалось…

Свое выступление Островский посвятил молодому человеку нашей эпохи, его героизму, его верности социалистической Родине.

— Мировые рекорды труда, мировые достижения, огромный рост культуры, жажда знаний — вот чем охвачена наша страна, страна мирных строителей. Знамя мира поднято над нашей страной. Знамя прекрасное — оно надежда всего человечества… Мы все — в мирном труде, наше знамя — это мир. И это знамя партия и правительство подняли высоко… Мы стали заветной мечтой всех трудящихся мира.

Во время этого выступления я находилась рядом с Николаем. В руках у меня была тетрадь — в ней я накануне по просьбе Островского записала крупно красным карандашом вопросы, по которым он собирался выступить. Я должна была тихонько, чтобы не было слышно в микрофон, напоминать ему порядок вопросов.

Когда мы договаривались об этом накануне, я спросила:

— А как я узнаю, что ты уже кончил говорить по предыдущему вопросу?

И Николай придумал. Взяли небольшой кусочек шнура. Один конец держал он, другой я. Условились, что он даст мне знать, дернув слегка шнур.

Но этого всего не понадобилось. Текст он помнил прекрасно.

Делегаты Всеукраинского комсомольского съезда утвердили предложение Винницкой областной конференции и избрали Островского на X Всесоюзный съезд комсомола. Съезд проходил в Москве в середине апреля 1936 года, и работу его транслировали из Кремлевского дворца в квартиру Н. Островского. На этом съезде он тоже должен был выступить, помешал очередной приступ болезни.

В январе 1936 года к нам обратились из радиокомитета с просьбой записать на пластинку отрывок из романа «Как закалялась сталь» в исполнении автора.

Островский согласился не сразу. Ведь надо было прерывать основную работу, готовиться. Но, как всегда, решил: раз надо, значит, надо. Он выбрал отрывок из восьмой главы второй части романа. Память у Николая была отличная, и до сих пор ходит легенда, будто Островский знал весь роман «Как закалялась сталь» наизусть. Но это неверно, да и не нужно было это. А вот для того, чтобы прочесть отрывок для записи, его надо было действительно выучить наизусть. И по вечерам, после работы, Николай учил его.

Несколько раз я проверяла, правильно ли он читает. В трех или четырех местах, где он «спотыкался», я ставила галочки. Это значило, что во время записи я должна напомнить ему текст.

В день записи приехал автофургон с аппаратурой. Через окно в столовой протянули провода в комнату Николая. Он лежал с наушниками, соединенными с полевым телефоном в прихожей. У телефона села я с книгой и тоже с наушниками.

На одной стороне пластинки запись прошла гладко. Неплохо начал он и вторую часть, но вдруг по привычке, как делал он это во время диктовки романа, сказал слово «точка».

Пластинка была испорчена. И хотя Николай очень устал от напряжения, но согласился повторить отрывок.

Второй раз дело испортила я: не сумела вовремя подсказать фразу. Получилась большая пауза в тексте. Надо снова переписывать. Но сил у Николая уже совершенно не было. Он отказался. Да и я слишком разнервничалась; где гарантия, что будет лучше?

Так и пришлось товарищам уничтожать «точку». Запись эту, далеко не совершенную, можно прослушать в музеях Николая Островского в Москве и Сочи.

Люди, впервые переступавшие порог его комнаты, поражались его виду. Девять лет человек пролежал недвижно на спине. Могли двигаться только кисти рук с длинными пальцами музыканта. Он был худ и бледен, иссушен мучительной болезнью. Лишь в чудесных темно-карих глазах, окаймленных черными бровями и ресницами, не угасал огонек жизни. Они оставались ясными и прозрачными: казалось, что Островский все видит, хотя был он совершенно слеп.

Он улыбнулся, начал говорить — и посетители забыли, что перед ними тяжелобольной. Ему не хотелось вызывать у людей жалость. «Я совершенно здоровый парень. А то, что у меня не движутся руки и ноги, — это какое-то недоразумение…» Скрывая свои страдания, он цэ-сто повторял, что жизнь хороша и что он счастлив.