Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат

Множество помет Александра III на полях этого документа свидетельствовало о согласии царя с большинством идей и предложений Игнатьева. Однако некоторые из них царь иногда неправомерно квалифицировал как фантастические (например, мысль о зависимости внешней политики России от европейских держав, о враждебности ей Тройственного союза, о двурушнической позиции Бисмарка, об отсутствии в политике российского МИД учета русских национальных интересов). Эти замечания свидетельствуют о том, что царь еще оставался в плену надежд на действенность союза трех монархов. Игнатьев же был более близок к истине. Не мог Александр III смириться с подчиненной ролью России в союзе, поэтому не хотел признавать этого. К критике действий МИД император отнесся также неодобрительно. Ведь он фактически руководил внешней политикой. Что касается Гирса, то в своих замечаниях на записку он практически не согласился ни с одним ее пунктом, а некоторые замечания назвал глупостью и инсинуациями[589]. Резкие высказывания Гирса, во многом несправедливые, объяснялись не только принципиальным несогласием министра с программой Игнатьева, но и личной обидой. Гирс знал, что многие политические и общественные деятели, недовольные его прогерманским курсом и обвинявшие его в пассивности, нерешительности, нежелании отстаивать национальные интересы России, видели в Игнатьеве более приемлемого руководителя внешней политики страны. Что касается Игнатьева, то ряд его предложений и критических замечаний в адрес МИД был, на наш взгляд, вполне справедлив. Однако, призывая к активным международным действиям, Игнатьев опять-таки слабо учитывал экономические факторы, заставлявшие МИД проводить осторожную внешнюю политику. Таким образом, конфликт Игнатьева с МИД нашел продолжение через 10 лет после его ухода с дипломатической службы.

Критика политики Гирса не прошла Игнатьеву даром. Через год весной 1888 г. отмечалось 10-летие Сан-Стефанского договора. К этому времени отношения России с освобожденной ею Болгарией были уже прерваны. Русская пресса публиковала статьи о том, что и русско-турецкая война, и Сан-Стефанский договор ничего не принесли России, кроме людских и финансовых затрат. Имя Игнатьева связывалось напрямую с этими неудачами. Особенно возмутила генерала статья В. П. Мещерского в «Гражданине», которая, как Игнатьев знал, предварительно рассматривалась в Азиатском департаменте МИД. В статье утверждалось, что Игнатьев, обладая широкими полномочиями, заключил Сан-Стефанский договор, самовольно расширив пределы Болгарии, и тем самым подал повод к его пересмотру на Берлинском конгрессе. Поскольку Игнатьев как член Государственного совета не мог опровергнуть эту клевету в печати, он направил Гирсу письмо, где напомнил министру, что текст проекта договора был обсужден на совещании у императора в присутствии самого Гирса и что Игнатьев самовольно практически ничего в нем не изменил. Игнатьев назвал обвинения в свой адрес лживыми и клеветническими и выразил возмущение тем, что МИД санкционировал помещение статьи в печати[590]. Сухой ответ Гирса гласил, что МИД не имеет к статье Мещерского никакого отношения.

Чтобы показать свою истинную роль во внешней политике России, Игнатьев занялся написанием воспоминаний. Он всегда бережно хранил документы, относящиеся к его жизни и деятельности. Многие служебные документы сохранились в его архиве в черновиках и копиях. В своих воспоминаниях об экспедиции в Хиву и Бухару, написанных в форме отчета, а также о пребывании в Китае он даже использовал письма к отцу, что значительно оживляло его мемуары. Однако при жизни дипломата большинство им написанного не увидело света (кроме описания поездок в Бухару и Китай, которые были изданы соответственно в 1895 и 1897 гг.). Что касается воспоминаний о годах восточного кризиса 70-х гг. и заключении Сан-Стефанского договора, то они были опубликованы после его смерти в 1914–1916 гг., когда в начале Первой мировой войны снова возник интерес к личности Игнатьева. Для публикации этих воспоминаний потребовалось разрешение Николая II. Обратившись к нему с этой просьбой, Е. Л. Игнатьева писала: «Желая оставить детям своим и внукам цельные печатанные воспоминания о том, как отец и дед их трудился на пользу и славу нашего дорогого отечества… молю Бога, чтобы пример деда послужил назиданием потомству его и внушил всем последующим поколениям нашей семьи ту нелицеприятную преданность своему царю, ту глубокую, чуткую любовь к Родине и готовность служить ей всеми силами ума своего, которыми полна была душа покойного до последних дней его жизненного пути»[591].