Николай Рерих

Брюсов ощущал красоту прошлых эпох всего мира — античной Греции, Рима времен императоров, славянских племен, бормочущих заклинания Щуру-предку. В этом великом потоке он выделял и славил Россию, повторяя ту тему, которая возникла у Пушкина в ответе «Клеветникам России», а продолжалась «Скифами» Блока, «Старым вопросом» Брюсова:

«Не надо обманчивых грез,
Не надо красивых утопий;
Но Рок подымает вопрос:
Кто мы в этой старой Европе?

Случайные гости? орда,

Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Все губит в бессмысленной злобе?

Иль мы — тот великий народ,

Чье имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поет
Созвучно с напевом санскрита?

Иль мы — тот народ-часовой,

Сдержавший напоры монголов,
Стоявший один под грозой
В века испытаний тяжелых?..

Не надо заносчивых слов,

Не надо хвальбы величавой,
Мы явим пред ликом веков,
В чем наше народное право…»

Вместе с поэтом художник отвечает: народ — часовой. Народ великого прошлого, великих битв, великой истории: «Русь усыпана курганами, потому что Русь — боролась». Вслед за Пушкиным торжественно повторяет человек двадцатого века: «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

Много лет спустя расскажет Рерих, как, встретив Блока, спросил его, отчего тот не бывает в религиозно-философских собраниях. Тот строго ответил: «Потому, что там говорят о Несказуемом».

О Несказуемом в Петербурге тогда не просто говорили — кричали на кафедрах и в театрах. Склоняли понятия — Жизнь, Смерть, Народ, Страсть, Мировой Хаос, Страшный суд, и понятия быстро превращались в модные, затертые слова. Блок осмеял и проклял эту суету в «Балаганчике», где манерные Мистики шепчут о приближении Смерти точно так, как шептали в столичных гостиных.

«Балаганчик» вызвал не просто обиду — яростный гнев Андрея Белого, который почел себя осмеянным и преданным.

Рерих тоже мог бы обидеться, хотя и не был изображен среди «мистиков», продевших головы в нарисованные на картоне сюртуки. А если бы и узнал себя среди персонажей, обиды бы, вероятно, не выказал — внешнее спокойствие, терпимость развиты у Рериха в превосходной степени.

Кроме великого уважения, великого восхищения Блоком не будет слов в его воспоминаниях и дневниках.

Когда в декабре 1915 года будет отмечаться юбилей Рериха, он получит среди многих адресов и приветствий телеграмму:

«Горячо поздравляю любимого мною сурового мастера.

Александр Блок

».

Когда общий знакомый, известный искусствовед и литератор Сергей Маковский попросит у Блока рисунок Рериха к «Итальянским стихам» — вероятно, для нового воспроизведения в печати, Блок напишет извинительное письмо:

«Многоуважаемый Сергей Константинович!

Рисунок Н. К. Рериха вошел в мою жизнь, висит под стеклом у меня перед глазами, и мне было бы очень тяжело с ним расстаться, даже на эти месяцы. Прошу Вас, не сетуйте на меня слишком за мой отказ, вызванный чувствами, мне кажется, Вам понятными.

Искренно Вас уважающий Александр Блок

».

Стихи Блока как бы объединяют мотивы всех поэтов современности в «вечной музыке», которую яснее всех слышит не просто талантливый поэт России — гениальный поэт России. В его стихах трубят тревожно рога, и Белая Дева вечно ждет усталого путника:

«Я знаю, ты близкая мне…
Больному так нужен покой…
Прильнувши к седой старине,
Торжественно брежу во сне…

Я Белую Деву искал —

Ты слышишь? Ты веришь? Ты спишь?
Я Древнюю Деву искал
И рог мой раскатом звучал…

Вот спит Она в облаке мглы

На темной вершине скалы,
И звонко взывают орлы,
Свои расточая хвалы…»

Поэт, вышедший за пределы каменного города, в ржавые болота за свалки, — находит дорогу в завороженный мир, к старым королям, спящим в бревенчатой избе: