Никто кроме нас

— А-а-а-а — сначала глухо и все ближе и ближе, словно грозный морской прибой нахлынул на разбитую позицию. Легко узнаваемые и ставшие вдруг такими родными «голоса» «мосинок» и СВТ, деловито-басовитый «разговор» «максимов», перекрыли звуки рукопашной.

Над головой, одним махом перескочив окоп, один за другим, промелькнули несколько бойцов с трехлинейками наперевес.

— Жив курилка? — в ячейку ловко спрыгнул молодой парень в защитной гимнастерке с малиновыми стрелковыми петлицами и новенькой, зеленой каске, и тут же принялся деловито пристраивать сошки ручного пулемета на полуразрушенном бруствере.

Внезапной и стремительной атакой 2-й батальон 306-го полка 62-й стрелковой дивизии отбросил блокировавших заставу немцев.

— Живой, не ранен? — из-за поворота траншеи вышел старшина заставы. Обычно идеально чистая и подогнанная гимнастерка изорвана голова под фуражкой, перевязана окровавленным бинтом.

Внимательно посмотрел на устало скорчившуюся на дне окопа фигуру Карасева, распорядился — давай на КП, там всех живых собираем. Оружие не забудь.

Тяжело поднявшись, закинув на плечо автомат, Андрей поковылял в указанном направлении, как на трость, опираясь на ДП.

Возле штабного блиндажа собрались чуть больше полутора десятка человек, все, что осталось от шестидесяти двух бойцов 9-й пограничной заставы 90-го Владимир-Волынского погранотряда.

В окоп спустился Рыбаков и неизвестный стрелковый старлей.

— Становись — скомандовал старшина, и шагнув к подошедшим командирам, четко доложил — товарищ политрук личный состав 9-й погранзаставы в количестве семнадцати человек построен.

— Это все? — пехотный командир, повернулся к Рыбакову — здорово вам досталось.

— Нет, еще двенадцать тяжелых в блокгаузе — политрук, окинул внимательным взглядом перемазанных землей и кровью, оборванных и в большинстве своем перевязанных подчиненных — вольно товарищи. Мы не пропустили фашистскую сволочь на нашу Советскую землю, смогли продержаться до подхода частей Красной Армии. Застава поставленную задачу выполнила. Спасибо вам товарищи и вечная память павшим…

Еще в той, прошлой жизни, Андрея всегда дико коробили напыщенные речи разного рода «рукамиводителей», строивших из себя мудрых отцов-командиров и считавших нужным выступить с напутственным словом по поводу и без. Слова политрука странно цепляли за душу, наполняли сердце гордостью за содеянное вот этими, в большинстве своем зелеными юнцами, и им самим, бывшим старшим оперуполномоченным Андреем Карасевым, уроженцем циничного, расчетливо — корыстного двадцать первого века. Или, дело было в том, что в кои-то веки, впервые на его памяти такие, может быть громкие фразы, произносил командир, который плечом к плечу со своими бойцами рисковал жизнью под обстрелом, дрался в рукопашной, отражая атаки врага, а значит, имел полное право их произносить? Кто знает?

Глубокомысленные размышления нарушила отданная Ковальчуком команда: «разойдись», жидкий строй пограничников распался. Отойдя пару шагов в сторону, Андрей уселся на краю воронки, рядом с плюхнувшимся на «пятую точку» Галиулиным, и с наслаждением вытянул ноги.

— Как думаешь Андрюха — приятель был непривычно мрачен — все уже закончилось?

— Нет, думаю, только начинается.

— Да, кстати, обеда не будет, и ужина тоже — после недолгого молчания, ни с того, ни с сего заявил Тимур — складской блиндаж миной накрыло. Про столовку я вообще молчу, одни угольки остались. Павлюка ранило, теперь будем голодными сидеть. Может у пехотских удастся чем-нибудь разжиться?

— Надо у фрицев дохлых, в ранцах поискать.

— Каких таких фрицев? Это ты про немцев, что ли? Ты че Андрюха, это же мародерство называется.

— Не мародерство, а сбор трофеев — Карасев поднялся — пошли, а то пехота все растащит.

— Ну, не знаю — Галиулин все еще сомневался, но голод оказался сильнее и в конце концов он махнул рукой — а, пошли.

На чужие трофеи Андрей не претендовал, но имущество лично им уничтоженных в рукопашной схватке врагов, счел законной добычей, а посему поспешил вернуться на свою позицию. В окопе было пусто и тихо, пехотинец — пулеметчик уже куда-то исчез и только два убитых немца «украшали собой» окружающий пейзаж. Специфика милицейской службы давно уже приучила его к виду безжизненных человеческих тел в различной степени сохранности и комплектности, поэтому, отбросив в сторону ненужные переживания и эмоции, он принялся вдумчиво и тщательно собирать «хабар».