Мне показалось, что она слегка заговаривается. Или малость привирает для конспирации. Я не великий знаток истории, но, по-моему, последняя герилья в тех местах иссякла еще лет сто назад, а Бандерас – тот вообще киноактер.
Охранник мой, в отличие от меня, слушал хозяйку с полным доверием и профессиональным интересом, вставляя толковые реплики по ходу рассказа, переспрашивая там, где чего-то не понимал. В разведке Сердюк служебно не продвинулся дальше атташе при посольстве Украины, поэтому к джеймсам бондам всегда относился почтительно и чуть завистливо. Старушка же, оценив его внимание, сыпала все новыми географическими названиями, экзотическими именами, знойными словечками. Я потерял счет всем этим амигос, кабальерос, лью-бэрримор-диас, риверас и меркадерас.
– Нам бы чемоданчик… – деликатно вклинился я в рассказ хозяйки где-то на полпути из Эрмосильо в Гомес-Паласио, куда молодой Волин мчался один, без компаньерос, со срочной шифровкой, по пути отбиваясь от полчищ зловредных ранчерос и коварных сикейрос.
– Ах, простите меня, старую, – засуетилась ненастоящая Ванда Прилепская, – я тут болтаю, а промедление смерти подобно… На минутку пройдите в кухню, хорошо?
Минуту спустя нас с Сердюком позвали обратно. На столике лежал слегка потертый «дипломат» желтой кожи.
– Артур, Пантелеймон! – обратилась к нам хозяйка, пододвигая чемоданчик в нашу сторону. Голос ее был взволнован, а тон строг. – Возьмите и передайте
32. МАКС ЛАПТЕВ
Спасибо вооруженному спецназу: не окажись его рядом, продавец газет был бы немедля разорван на куски.
– Это подло! гадко! гнусно! – кричала на него Сусанна Евгеньевна, потрясая кулачками. – Вы обманули женщину! Зачем вы обманули женщину? Зачем вы назвали себя журналистом? Как вам не совестно, в ваши-то годы?!
– Я не называл себя журналистом, – сердито оборонялся продавец газет. – Вам русским языком было сказано: я – работник прессы! Это общее понятие, оно включает и репортеров, и печатников, и экспедиторов, и розничных торговцев… Мы все – пресса!
– Но вы же сказали, что ведете журналистское расследование! Вы мне солгали! солгали! Боже, как противно!
– Если бы я вам сказал правду, вы бы меня давно убили!
– Да кому вы нужны, чтобы вас убивать! Убивают самых лучших, честных, самых достойных… – В голосе Сусанны зазвучали нешуточные слезы. – Мой бедный Звягинцев погиб, а вы, таракан вареный, жалкий и низкий трусишка, почему-то живы!
– Я жив не «почему-то», а потому, что вы хотели устроить мне несчастный случай, но вам помешали, – не сдавался работник прессы. – И насчет тараканов я попросил бы без намеков! Это, к вашему сведению, иньюриа вербалис – оскорбление словом.
– Вся ваша жизнь – один несчастный случай и одно большое оскорбление! – восклицала Сусанна, заламывая руки. – Если человек в таком возрасте идет на улицу торговать газетами, то с ним все ясно. Это как скверы мести или в подъездах полы мыть. Вы кто – алкоголик? бомж?
– Я – не бомж, а редактор газеты… ну то есть я
– А-а! – вдова кинула на него победоносный взгляд. – Теперь я припоминаю точно! Редактор-расстрига! Этот таракан приходил к моему дорогому Звягинцеву просить деньги на новую газету именно потому, что его вышибли из старой… Максим, – обратилась она ко мне, – товарищ капитан! Прикажите его арестовать! Он проник в частные владения, врал, втирался в доверие, а когда его попросили, как человека, немножко посидеть в багажнике…
– Ничего себе – «немножко»! – оскорбился бывший редактор. – Часа три, не меньше, а до этого – в чулане… И по поводу таракана еще раз прошу оградить меня от хамства. Пусть она вам лучше расскажет, товарищ капитан, как они своего дорогого Звягинцева под газоном закапывали.
– Ложь! Наглая беспардонная ложь! – топнула ножкой Сусанна. – Только сейчас вы утверждали, будто сидели в чулане и в багажнике. Откуда же вам знать,
– Вы про это сами и говорили, – не без злорадства сообщил ей в ответ недавний узник. – Между чуланом и багажником.
– Вздор, ничего такого я не говорила… кажется… – На лице вдовы Звягинцева отразилось сомнение. – Сергиенко, я разве это говорила?
Сергиенко потерянно кивнул.
– Правда, что ли? – с удивлением сказала Сусанна. – Надо же, какая я дура! Ну допустим, сболтнула по-женски, было дело. И что? Разве я когда-нибудь говорила, что
– Нет, – признал тот, –